Роман Лерони - Не говорите с луной

— Никак нет.

— Чего же щупаешь меня зенками, как бабу? Ни титек у меня, ни

жопы, ноги волосатые, да морда не бритая. Солдаты тихонько засмеялись.

— Так как дышать у тебя должны бойцы, а, Костюк? Я твой командир, и должен это знать. Вдруг это толковый подход и я возьму его себе на заметку. Буду использовать, если разрешишь, конечно. И у меня есть чем поделиться. Отдам — не обеднею.

— Строем у меня дышать надо, товарищ командир. Строем, — наконец сдалася старшина.

— Годиться, Костюк. Принято. Итак… Товарищи бойцы, я ваш новый командир роты. Среди этих гор, на ближайшие триста километров я и папа ваша, и мама вам. Я старший лейтенант. Мне двадцать два года. Как и Костюку, например. Но, кто ответит мне, какая между мной и Костюком для вас разница? — Левченко указал на одного бойца, отличавшегося от других более узкими глазами и широким плоским лицом.

— Вот ты скажешь мне?

— Я думаю, товарищ командир…

— Нет, боец, это я для Костюка, товарищ командир. А для тебя, товарищ старший лейтенант.

— Понял, товарищ старший лейтенант.

— Пока ты думаешь, передай мне своё оружие к осмотру и назови себя.

Солдат, отстегнул рожок, передёрнул затвор, выбрасывая из ствола боевой патрон. Сначала он подобрал патрон, затем «всадил» его в рожок, поставил автомат на предохранитель и лишь после этого передал оружие. От автомата остро и сладко пахло горелым порохом и были видны следы нагара на пламегасителе.

— Рядовой Кайбаев. Первый взвод, первое отделение.

— Звать–то тебя как, рядовой Кайбаев?

–

Руслан, товарищ старший лейтенант.

— Кайбаев Руслан Азаланович, семьдесят четвёртого года рождения, призван Столанским райвоенкоматом Башкирской республики два года назад. Весенний призыв. Четвёртый сын в семье. Кроме братьев есть ещё три сестры. Младшей скоро исполнится три года.

— Четыре, — пролепетал боец. Его глаза непривычно округлились.

— Да, четыре, Кабаев. Извини, своего старшего лейтенанта. Я ошибся.

— Да, что Вы, товарищ старший лейтенант… Вы так хорошо знаете меня.

— И тебя, Кайбаев, и твоего отца, и мать твою, и старшего брата, Силана.

— Вы у Силана были командиром?

Александр не выдержал и рассмеялся. Вслед за ним загрохотал дружный смех солдат.

— Нет, Кайбаев, не мог я быть командиром у твоего брата. Когда он дембелем был, я только в суворовское училище поступил.

На смех стали подходить таджики, подтянулись и «арабы» со своим майором. Оглянувшись, Александр попросил:

— Моя рота не против зрителей, товарищи, но не забывайте о боевом охранении.

— Сичаз правэрю! — воскликнул один из таджиков, и забавно шоркая по пыльной земле своими «вьетнамками» куда побежал.

— Итак, Кайбаев, я как бы неплохо тебя знаю, но вот держу твоё оружие и понимаю, что знаю не всё… А не знаю я твоего ответа на мой вопрос, и почему у тебя не чищенное оружие, Кайбаев?

— Ты офицер, товарищ старший лейтенант. Ты многа и долга учился. Стал умный и командир.

— А Костюк, значит, командир, но глупый.

— Нет, товарищ старший лейтенант, Кабаев такого не говорил и не скажет! — загорелое лицо солдата обросло обильным бисером пота. — Я очень уважаю старшину. Честное слово! Он мой учитель.

— Это хорошо Кабаев. Раз он твой учитель, пусть при всех ответит мне: почему у тебя грязное оружие?

— Виноват, товарищ командир, — начал было Костюк. Александр поднял руку, останавливая его.

— Когда ты будешь виноват, старшина — я тебе об этом лично скажу. Сейчас я просто спрашиваю: почему у рядового Кабаева, которого я так хорошо знаю, грязное оружие? Возможно, что я ведать не ведаю о том, что по пути сюда вы успешно отразили атаку злых душманов. Может же быть так, старшина?

— Никак нет. Кабаев по дороге зайцев стрелял.

— Зайцев?

— Так точно, зайцев, товарищ командир.

–

Сколько зайцев?

— Семь.

— Из автомата?

— Так точно.

— А смысл? Ты разрешил?

— Позвольте, Александр Николаевич, — это был начальник заставы.

— Слушаю Вас, Виталий Семёнович.

— Открыть огонь по зайцам разрешил я Кабаеву. У нас давно не было свежего мяса, ну, и я решил, что жаркое из зайчатины на ужин будет кстати.

— Что же от зайцев–то осталось?! — изумился Александр.

— Всё осталось, товарищ старший лейтенант, — ответил рядовой. — Я бил его в нос. Голова отлетала, а тушка падала. Я уже их освежевал.

— Сколько же ты патронов извёл, Кабаев.

— Мало. Семь.

— Молодец, Кабаев. Молодец, но без восклицательного знака. Стрелок ты знатный, опытный. Но почему не почистил оружие? Вы здесь с утра, так? А вдруг на базу напали бы бандиты, и у тебя заклинил автомат? Что бы ты тогда делал, Кабаев? Погибал, как герой?

— Виноват, товарищ старший лейтенант.

— Да, Кабаев, теперь ты виноват. Костюк, старшина?

— Я, товарищ командир.

— Кабаеву нужен наряд вне очереди.

— Будет, товарищ командир.

— Есть «наряд вне очереди», товарищ старший лейтенант. Можно сегодня, на кухню? Я помогу Крошке зайцев приготовить…

— Разрешаю решить этот вопрос со старшиной, Кабаев, а он мне потом доложит.

Рядом с Кабаевым сидел боец в маскировочных штанах, одной майке и в разгрузке. Когда глаза Левченко остановились на нём, тот поспешил укрыть лицо за полями своей панамы и подсунул глубже под себя стопы, обутые в сбитые до дыр на подошвах полусапоги. В дыры проглядывали грязные набитые мозоли.

— Рядовой Арсуфьев? Я ошибся, боец? — обратился Левченко к нему.

— Откуда знаете меня, товарищ старший лейтенант? — испуганно возмутился рядовой. — У меня оружие чистое. Я не стрелял!

— А как давно ты стрелял вообще?

— Ночью. Сегодня ночью.

— Подъём по тревоге был, — пояснил Сазонов. — Нас сегодня обстреляли неизвестные из автоматического оружия.

— И как успехи, Арсуфьев?

— Не знаю. Они стреляли. Я стрелял. Потом они пропали, а мы пошли спать. Обычное дело, товарищ старший лейтенант!

Рядовой окинул взглядом своих товарищей, ища поддержки. Солдаты согласно закивали. Александр поймал себя на мысли, что не может ещё осознать этой обыденности и естественности, с которой говорили о боях его подчинённые. Для них это стало жизнью, некими вешками, которые ежедневно размеряли их настоящее существование. Почти каждую ночь к ним, пулями о камни, стучалась смерть, и, отпугнув её слепыми, наугад, навскидку очередями, они отправлялись спать. Для них это было обычным делом в столь молодые годы. Он был не многим старше их, более образован, тренирован, но слаб и беззащитен перед этими злыми, простреленными ночами, которые ждали его уже сегодня. И завтра, и послезавтра… И во всём этом была одна вопиющая несправедливость! Он не имел права бояться, выказывать страх, и, тем более, паниковать, так как был их командиром, который так удачно и правильно завоевал их авторитет. Не слишком ли рано он это сделал, хотя и поступил так, как учили его опытные, грамотные преподаватели в военном училище. Его долго учили воевать, встречать войну, жить в ней, но со всем этим багажом он был сейчас каким–то недоношенным, недоразвитым. Не солдаты зависели от него, а он от них. И отступать было некуда.