Сергей Стешец - Кроме тебя одного

— Один готов! — победно закричал он, отрывая голову птице.

На радостях он обляпался кровью сам, обрызгал и Кешку с Булатом, но никто внимания не обратил на такую мелочь — стали собирать камни, четвертинки кирпича. Когда метательные снаряды были сложены в кучки, бичи закрыли ворота коровника и устроили охоту на голубей. Митяй меткими бросками снял еще двоих, а Кешка с Булатом лишь записали на свой счет разбитый светильник да разлетевшееся вдребезги окно.

У входа в коровник разложили костер из старых досок. Между тем стемнело, стих ветерок. С Красного озера, образовавшегося на старице Ишима, доносилось хоровое кваканье лягушек. Тишина, костер, лижущий темноту, голуби на прутиках — чем не благодать? Никаких волнений, никаких переживаний: не надо думать о том, что завтра будут есть твои жена и ребенок, как выкрутиться, чтобы купить жене платье, а себе костюм, где найти новую квартиру и сколько еще стоять в бесконечной очереди на нее, как собрать на соревнования по стрельбе хотя бы пять команд?

Обо всем этом и многом другом может не думать Кешка, а блаженно лежать у костра, слушая простенькие напевы Булата. Никто не лезет к тебе в душу, нет у тебя обязанности говорить и слушать — молчи в свое удовольствие, смотри, как гаснут, умирая, искры в ночи. На небе нет звезд, и кажется, больше они никогда не загорятся, может быть, одна-единственная твоя звездочка, потому что ты чувствуешь себя на планете совершенно одиноким, и от этого тебе хорошо. Не за эти ли минуты ценил свою свободу Кешка-бич?

Кешка и Митяй еще дожаривали голубей на углях, а Булат уже слопал своего полусырым и жадными, голодными глазами пожирал то, что законно принадлежало им. В другое время не получил бы Длинный ни шиша, но в такой располагающей к доброте душевной обстановке и у бичей размягчились сердца: Кешка с Митяем, не сговариваясь, отломали ему по ножке. Булат сгрыз их вместе с косточками.

— Во жрет! — восхищенно причмокнул Митяй. — Мне бы его зубы, я бы сено жевал.

Невелика птица-голубь, а все же мясо — и в желудке вроде сытно, и в зубах поковыряться можно. Затушив костер, бичи, удовлетворенные течением жизни, пошли укладываться спать.

— Закурить бы сейчас! — подталкивая под себя солому, размечтался Кешка. — Сходил бы, Булат, попросил у шабашников.

— Сама иди! — огрызнулся тот из темноты.

Захихикал в углу Митяй.

— Разговорился, елки-палки!

Со стороны села (коровник стоял в отдалении от него) послышались шаги. Бичи замерли — они знали, что шабашники взяли себе по бутылке водки и могут устроить представление с мордобитием. Чаще других такие концерты организовывал Ефименко. Построит в шеренгу и вызывает из строя, как строгий прапорщик, кого-нибудь.

— А па-ча-му у тебя, нехристь, ширинка расстегнута? — дико вращая зрачками, вопил он на Булата. — А ну, Митяй, врежь ему!

И Митяй резал, правда, жалеючи, ибо в обратном случае — откажись он — и ему и Булату досталось бы хуже. Иной раз по приказу Ефименко Булат мутузил всех троих — Кешку, Ваню и Митяя. Борька аж захлебывался от восторга на таких концертах. Раздобрившись, угощал всех сигаретами, даже некурящих Булата и Ваню, командовал отбой. Не было большой беды в этих представлениях, кроме унижения, к которому бичи давно привыкли. Но все же они боялись Ефименко. Кто знает, что у него на уме именно сегодня?

Шаги приближались. Бичи затаили дыхание.

— Где вы там? — голос явно не Борькин и не Арнольда. Скорее всего — новенький.

«Этому-то чего надо?» — удивился про себя Кешка, а вслух ответил:

— Здесь мы.

Новенький вошел в тамбур, посветил фонариком.

— Шикарно устроились. Не холодно?

«Ишь ты, брат милосердия!» — с неприязнью подумал Кешка.

— Все на месте? — поинтересовался Серега, высвечивая каждого.

— Убери свет — глаза режет! — попросил Митяй.

Борька после таких слов самое меньшее — пнул бы бича, а этот отвел фонарик в сторону. «Душевный человек!» — усмехнулся Кешка.

— Спокойной ночи! — пожелал им новенький, а Кешку передернуло: вот, скотина, издевается — сам на простынях дрыхнуть будет, тут же, в коровнике, сквозняки из всех щелей свищут.

— Угости сигареткой! — попросил Кешка.

— Держи! — Новенький бросил ему нераспечатанную пачку «Примы». — Между прочим, меня Сергеем Петровичем зовут.

— Пошел ты на хрен, уважаемый Сергей Петрович! — выругался Кешка, когда шабашник уже удалился от коровника. — Ползи ко мне, Митяй, покурим!

Молча курили, но Кешку не покидало какое-то непонятное беспокойство, злость на новенького. Ничего тот ему плохого не сделал, а бич ненавидел его.

— Прислали, бляха-муха, шпионить! Ну и противная же рожа, этот Сергей Петрович! — не унимался Кешка.

— Да брось ты нудеть! Вполне интеллигентный человек, — отозвался Митяй.

— Нюхом чую — падло он большее, чем Борька.

— Твой нюх только для сортира годится! — подкузьмил Митяй.

— Врежу, Митяй! — пригрозил Кешка. Но Митяй-то знал, что он не врежет — жаксынские бичи пальцем друг друга не трогали и гордились своей солидарностью. Впрочем, солидарности у них хватало лишь на то, чтобы бутылку вместе распить и не подраться. Жили они каждый сам по себе.

Кешке не спалось. Уже давно похрапывали Митяй с Булатом, Ваня так и не просыпался, а он ворочался на соломе, будто не вина, а чифиру напился. Никогда не страдал он бессонницей. Чего это сегодня вдруг? Уж не новенький ли душу растравил своей внешней схожестью со свердловским пройдохой Валерием?

Он вышел на улицу, сел на тюк соломы у стены коровника. В ясном ночном небе заигрывала с яркими звездами полная луна. На такую с особым усердием воют волки и выходят на карнизы лунатики. Что притягивает их к этой холодной, блестящей тарелке? Может, была там когда-то жизнь и на луне обитали предки волков и лунатиков? Как же тогда они на землю попали?

«Лезет же хреновина в голову!» — подумал Кешка, но чувствовал: чем дольше он смотрит на луну, тем сильнее ему выть хочется. Неужто его предки были лунатиками? Или волками? Тоска. Вот отчего выть захотелось. Так хорошо было у костра — принесли же черти новенького!

Пытаясь возвратить прежнее приподнятое состояние души, Кешка разжег небольшой костер. Дым ел глаза, и он отвернулся в сторону Кендыктов, на месте которых светилось несколько огоньков. Одно название, что село. Кендыкты — казахско-немецкий поселок дворов в тридцать, стоит у сопочки и продувается всеми ветрами. В поселке с десяток деревьев — и больше никакой зелени. Дальше, за Кендыктами, — Ишим. Хорошая река, химией в верховье не запоганенная. Потому и рыбы в ней много. А раз так — не умрут бичи с голоду, не будут зависеть от Арнольдовых щедрот. Наплетут мордушек из тальника — вот тебе и уха и жаркое.