Оксана Даровская - Браво Берте

В ближайшей лесополосе он снял ботинки и носки, носки сунул в ботинки, ботинки швырнул куда-то между деревьев. Ступни его, ощутив влажную прохладу земли, колкость веток, перестали ныть. Первый выстрел на всякий случай он произвел в воздух. Подняв голову к небу, набрав полные легкие воздуха, не боясь показаться смешным ни траве, ни деревьям, ни птицам, ни ветру, он выкрикнул: «Тасенька, родная моя, иду к тебе!» – и выстрелил себе в сердце.

Они ехали к Берте. Кирилл сидел справа от Сергея, Катя – на заднем сиденье, рядом с ней лежал роскошный букет белых роз с синими ирисами.

Сергей оставался верен себе:

– Последний вопрос: она в трусы не подпускает? Памперс на всякий случай пусть наденет, а то я на понедельник договорился с покупателем, мне кресла нужны в лучшем виде.

– Достал со своим казарменным юмором, сам смотри не подпусти, – разозлился Кирилл, – было бы что портить, велюр галимый, не раскрутил свою миллионершу на кожаный салон.

Катя, легонько дернув Кирилла сзади за ворот свитера, шепнула: «Не надо», но Сергей заржал вполне миролюбиво и прибавил скорость.

В который раз Катя набирала Бертин номер. Вместо гудков в трубке звучало одно и то же: «Абонент недоступен». Эти слова успели стать ненавистными, содержащими зловещий, убийственный смысл. «Абонент недоступен». Что может быть страшнее? «Абонент недоступен…» Они почти подъезжали к интернату, когда у Кати зазвонил телефон. В надежде, что это Берта, она схватила трубку, не глянув на номер, и услышала голос матери:

– Катенька, это я, только не отключайся. Прости меня, девочка моя родная, доченька моя, прости…. Нет у меня никого, кроме тебя. Я со Светой связь держала, все время о тебе узнавала, двадцать второго весь день проплакала, твоего отца вспоминала, тебя маленькую. Я по-настоящему только его любила. Ты это знай. А этого я выгнала, не думай. Навсегда. Застала его неделю назад дома в постели с какой-то девкой. Возвращайся домой. Мы поговорим. Я мебель в комнатах поменяла, возвращайся, слышишь, иначе с ума сойду. Не могу одна, на стены бросаюсь.

– Слышу, мама. – Голос у Кати почти пропал, к горлу подкатил комок, в носу и глазах защипало. – Дай мне время, мама. Я позвоню тебе сама… завтра.

– А-а-а, поколение «некст»? – Любовь Филипповна, сложив руки под грудью, стояла, опершись задом о пустой подоконник. Кипа ЗОЖей перекочевала с подоконника на Бертину тумбочку. На кровати Берты в разнообразных конфигурациях лежали и висели многочисленные юбки. В комнате плотно пахло плесенью. – В психушке ваша подруга. Там ей место! Все из-за нее! Из-за чертовой актерской куклы!

– Заткнись, сука, – дернулся в ее сторону Кирилл.

Катя удержала его:

– Не надо, пойдем.

Они ушли.

Резко развернувшись к окну, Любовь Филипповна заплакала. «Фу ты… откуда эти дурные слезы?» Она зло растирала их кулаком. Но ее слезоточивые каналы словно прорвало, слезы катились, катились, падая на подоконник, сливаясь в озеро жгучей тоски и скорби. «Что ж ты с собой натворил, Ермолаич, зачем?! На кого ты покинул нас?»

– Что у них за беготня, ментов понаехало? – спросил Сергей, когда с теми же цветами, но без Берты, они вернулись к машине.

– Бред какой-то, – пожала плечами растерянная Катя. – Директор, сказали, застрелился. Три дня искали, вчера тело в лесу обнаружили, сотрудников опрашивают.

– Круто. А ваша куколка где?

– Старшая медсестра сказала, в среду забрали в психбольницу. Получается, теперь спросить не с кого.

– Упекли в психушку? – Сергей присвистнул. – Не удивляюсь, старушенция, помнится, с характером. Думаю, копец ей, как этому директору.

– Не каркай, – попросила Катя. – Она нормальнее нас всех.

– Каркай не каркай, исход предрешен. Адрес срисовали?

– Да. У старшей медсестры за деньги. Село Каменское по Киевскому шоссе.

Вынув из бардачка и включив устройство GPS, Сергей нашел означенный пункт:

– Вообще-то далековато. Ладно, давайте довезу, все равно день пропал.

Они сели в машину, Сергей рванул по газам.

– Учтите, – увещевал он их по дороге, – там кругом замки, посетителей шмонают, фиг прорвешься. Отцовский приятель однажды загремел в подобную больничку с «белочкой», отец пару раз его навещал, крутые страсти потом рассказывал. Что делать собираетесь?

– По ходу пьесы решим, глядишь, российский бардак поспособствует… и врачебная страсть к деньгам, – ответил Кирилл.

«Я сегодня первый день из отпуска, – средних лет сотрудница вела загорелым пальцем по графам журнала, – как говорите, Ульрих? Вот, нашла. Палата двенадцать. А ваши пропуска где?» – «Мы через проходную внизу, по-вашему, как прошли?» – с этими словами Кирилл увлек Катю вперед по коридору.

Они ворвались в палату 12, где не было Берты. Одна из кроватей зияла голым бесстыдством двух старых ватных матрасов. Верхний – бугристый и тощий, в коричнево-желтых разводах и темно-бурых пятнах, – пялился на них с откровением живого существа, демонстрируя изнанку многих нечеловеческих страданий. Первым из оцепенения вышел Кирилл.

– Пойдем, – сказал он, – попытаем эскулапов, куда они ее сплавили.

– Подожди.

Заметив что-то, Катя подошла к кровати, наклонилась, потянула за торчащий между матрасами крохотный уголок. Это оказалась черно-белая, в изломах и трещинах, фотография, с которой улыбались, стоя в обнимку на фоне моря, озаренные счастьем мужчина и женщина – молодые и редкостно красивые. На обороте было написано: «Привет, мы будем счастливы теперь и навсегда…» Катя вмиг узнала Бертин почерк и строку из любимого «Романса» группы «Сплин». Подняв на Кирилла рыжие в крапинку глаза, где дрожали собравшиеся завесы слез, она прошептала:

– Это он.

– Кто? – не понял Кирилл.

– Ее Георгий… она так и не успела… ее, наверное, больше нет, Кирилл, понимаешь, нет! – сорвалась она на тихий крик.

– Да подожди ты. – Он обхватил ладонями Катину голову, прижал к себе. – Может, еще не поздно.

Тут раздался душераздирающий хохот. Хохотала молодая, обритая наголо толстуха, сидящая на кровати у окна: «Не поздно, не поздно, не поздно, классное слово!» – Скрипя панцирной сеткой, все сильнее раскачивалась она, тыкая пальцем в пустую кровать.

Они спешили, почти бежали по коридору, читая на ходу дверные таблички.

– Вот. Дежурный врач. – Кирилл торопливо постучал.

Из-за двери выглянул парень в зеленом халате и колпаке:

– Вам кого?

– Ульрих Берта Генриховна из двенадцатой палаты, где она?

– Айн момент. – Дверь прикрылась.

Донесся приглушенный диалог:

– Сан Саныч, там молодняк какой-то просочился, Ульрих спрашивают.

– У нас проходной двор, что ли, как в прошлую субботу?

– Звонок внизу починить не успели.