Ясмина Хадра - Это как день посреди ночи

Пальцы мадам Казнав разжались, и она от меня отстранилась.

– Между нами никогда и ничего не было… В том числе и этого поцелуя.

Ее взгляд загонял меня в тупик.

– Вы меня поняли?

– Да, мадам, – услышал я собственное бормотание.

– Вот и хорошо.

Жестом, вдруг ставшим материнским, она потрепала меня по щеке.

– Я знала, что вы благоразумный мальчик.

Чтобы вернуться домой, мне пришлось дожидаться ночи.

Я дерзал ожидать чуда. Но чуда не произошло.

Осень срывала с деревьев листья; пришла пора смириться с неизбежным. Произошедшее было лишь игрой воображения. Между мной и мадам Казнав никогда ничего не было.

Я вернулся к друзьям, к приколам Симона и лихорадочному романтизму Фабриса. Жан-Кристоф терпел Изабель Ручильо, проявляя изобретательность и талант. Он говорил нам, что нужно уметь обращать уступки в свою пользу, что жизнь представляет собой долгосрочное вложение, что судьба неизбежно улыбается тем, кто делает ставку на долготерпение. У него был вид человека, который знает, чего хочет, и, хотя он совершенно не заботился о том, чтобы подкреплять свои теории аргументами, мы с лихвой отпускали ему все грехи.

Наступил 1945 год, наполненный смутными, противоречивыми сведениями и досужими вымыслами. Жители Рио-Саладо за рюмочкой анисовки обожали выдавать воображаемое за действительное. Самое незначительное столкновение приобретало поистине вселенский размах и обрастало подвигами в духе Рокамболя, которые совершали персонажи, зачастую не имевшие к ним ни малейшего отношения. На террасах кафе вовсю строили прогнозы. Фанфарами финальных залпов произносились имена Сталина, Рузвельта и Черчилля. Некоторые остряки, сетуя на худосочность фигуры де Голля, обещали послать ему лучшего в здешних краях кускуса, дабы он набрал вес, без которого его харизма теряла достоверность в глазах алжирцев, нераздельно связывающих власть с внушительным брюшком. Все принимались хохотать и пить до тех пор, пока не принимали осла за единорога. Еврейские семьи, уехавшие искать лучшей доли на чужбину после того, как их французская община подверглась массовой депортации, начали возвращаться в родные края. Жизнь медленно, но уверенно входила в привычное русло. С виноградников собрали невиданный урожай, и праздник, устроенный в честь этого события, не посрамил бы даже египетских фараонов. Пепе Ручильо женил своего младшего отпрыска, и весь городок семь дней и семь ночей гудел под аккомпанемент гитар и кастаньет прославленного музыкального коллектива, выписанного из Севильи. Нас даже порадовали грандиозной джигитовкой, в ходе которой самые достойные местные любители верховой езды без колебаний соревновались с непревзойденными наездниками из племени Улед Н’хар.

В Европе корабль гитлеровской империи дал течь. Ее скорый конец предвещали каждый день, и каждый день в ответ на бомбы вперед неслись торпеды. Целые города исчезали с лица земли в огне и пепле. Небо коверкали воздушные бои, под гусеницами танков рушились окопы… В кинотеатр Рио-Саладо неизбежно набивался народ. Многие приходили исключительно ради киножурнала «Пате», который показывали в начале сеанса. Союзники освободили значительную часть оккупированных территорий и неотвратимо приближались к Германии. От Италии осталась лишь бледная тень. Партизаны и бойцы Сопротивления досаждали врагу, зажатому в тисках между Красной армией, прущей как каток, и девятым валом наступления американцев.

Дядя не отходил от радиоприемника. В облегающей вязаной фуфайке, выдававшей его чрезвычайную худобу, он будто сливался со стулом. С утра и до самого вечера его пальцы крутили ручку настройки в поисках станции, работавшей с минимальными помехами. Треск и пронзительный свист радиоволн наполнял весь дом поистине галактическим грохотом. Жермена давно опустила руки. Ее муж вел себя как заблагорассудится и требовал, чтобы завтрак, обед и ужин ему подавали в гостиную, дабы он не пропустил какого-нибудь важного сообщения. Так наступило 8 мая 1945 года. И пока вся планета праздновала окончание большого Кошмара, в Алжире разразился кошмар местного масштаба, сокрушительный, как пандемия, чудовищный, как Апокалипсис. Народное ликование вылилось в трагедию. Совсем рядом с Рио-Саладо, в Айн-Темушент, полиция жестоко подавила марш за независимость Алжира. В Мостаганеме к уличным выступлениям примкнули местные бедуины. Но своего апогея ужас достиг в горах Орес и на севере департамента Константина, где тысячи мусульман пали от рук представителей сил правопорядка, которым для усиления придали колонистов, создав из них отряды милиции.

– Это невозможно, – дрожащим голосом бормотал дядя, трясясь всем телом под своей старческой пижамой. – Как они посмели? Как можно уничтожать народ, еще не оплакавший своих детей, сложивших головы за дело освобождения Франции? Почему нас убивают, как скот, только за то, что мы требуем для себя маленькую долю независимости?

Дядя пребывал в сильнейшем возбуждении. Бледный, с ввалившимся животом, он, спотыкаясь в домашних туфлях, мерил шагами гостиную.

Арабская радиостанция рассказывала о кровавых репрессиях против мусульман в Гельме, Херрате и Сетифе, о горах трупов, тысячами гнивших в ямах, об охоте по-арабски на виноградниках и полях, о том, как на живых людей спускали собак, о линчевании на площадях городов и сел. Новости поступали столь пугающие, что ни у дяди, ни у меня не было сил присоединиться к мирному маршу протеста, проходившему на главной улице Рио-Саладо.

В конце концов масштаб катастрофы, обрядившей в траурные одежды все мусульманское население, дядю доконал. Как-то вечером он схватился рукой за сердце и упал лицом вниз. Мадам Скамарони помогла нам перевезти его на машине в больницу и вверила заботам своего знакомого врача. Видя, что Жермену все больше охватывает паника, она посчитала благоразумным остаться с ней в приемном покое. Поздно ночью к нам присоединились Фабрис и Жан-Кристоф, а Симону, чтобы приехать, пришлось даже позаимствовать у соседа мотоцикл.

– У вашего мужа, мадам, сердечный приступ, – объяснил Жермене врач. – В сознание он пока не пришел.

– Он поправится, доктор?

– Все необходимое мы сделали. Остальное будет зависеть от него.

Жермена не знала, что сказать. С того момента, как ее супруга доставили в больницу, она не произнесла ни слова и лишь вращала глазами, выделявшимися на бледном как полотно лице. Она сложила руки и опустила ресницы, чтобы вознести Богу молитву.

Из комы дядя вышел следующим утром на рассвете. Попросил воды и тут же потребовал отвезти его домой. Врач еще на несколько дней оставил его под наблюдением и только после этого разрешил забрать. Мадам Скамарони посоветовала знакомую медсестру, чтобы та день и ночь сидела с нашим больным, но Жермена вежливо отказалась, пообещав, что сама станет сиделкой, и поблагодарила ее за все, что она для нас сделала.