Иван Шипнигов - Нефть, метель и другие веселые боги (сборник)

Территория стройки была окружена красно-белыми полосатыми лентами, люди перешагивали через них или подныривали под ними, пробираясь ближе к башне, в некоторых местах ленту уже порвали, но сотрудники полиции, что стояли возле двух автобусов-автозаков, выглядевших так, словно их угнали прошлой ночью с овощной базы, лишь печатали эсэмэски, курили, переговаривались друг с другом, изредка лениво поглядывая на происходящее. Алексей тоже подошел поближе.

Квадратная в основании решетчатая конструкция с шириной стороны примерно четыре метра и высотой около двадцати, окруженная строительными лесами, была пустой внутри, и ее дно было усыпано книгами. Рядом рабочие сваривали новый участок каркаса, и синие искры от сварки весело разлетались вокруг. Близорукий Бенедиктов не мог разобрать, что это за книги, и спросил у стоящей рядом веселой девушки с розовым воздушным шариком, что там. Она не сразу поняла вопрос, но потом отвлеклась от айфона и, прищурившись, начала перечислять:

– «Капитанская дочка»… «Маленькие трагедии», «Евгений Онегин». Я на вступительных в универе сочинение по нему писала. Жесть такая. Слушайте, да там много всего, и книги часто повторяются. Много Пушкина.

Бенедиктов наконец вспомнил «Концепцию». К стройке подъехал грузовик, наполненный одинаковыми перехваченными лентой крест-накрест стопками книг. Рабочие-таджики стали сгружать книги в широкие поддоны, похожие на те, что возят на вокзалах носильщики, и подвозить вплотную к башне. Алексей рассмотрел, что издания были в основном старые, будто из библиотеки сельского дома культуры, с мягкими желтыми страницами и с приклеенными к форзацам кармашками для вкладывания формуляров. На таких книгах в детстве было особенно приятно пририсовать к портрету классика усы, третий глаз или другую радиоактивную мутацию. (Алексею вспомнилось любимое место из «Кыси» Татьяны Толстой, где говорилось о Чехове: «Вон на лице у него, на глазках – Последствие: оглобелька, и веревка с нее висит».)

Строительный кран, стоявший неподалеку, издал звук гибнущего динозавра, и его стрела стала медленно опускаться вниз и угрожающе зависла над поддоном. Рабочие обвязали поддон веревками и прикрепили их к башенному крюку. Платформа с книгами, покачиваясь, стала медленно подниматься, и вскоре кран опустил ее внутрь башни. Рабочие сквозь прутья каркаса длинными шестами столкнули книги с железной пластины, и кран так же медленно увлек ее вверх. Книги остались в башне, соединившись с такими же, опущенными туда раньше, – некоторые, болезненно полураскрывшись, выглядели так, будто были приготовлены для коллективного сожжения на площади. Вся эта процедура была весело заснята на сотни телефонов с надкусанным яблочным логотипом. Бенедиктов видел, что девушка с шариком, стоявшая рядом с ним, уже отправляла фотографии в Твиттер.

Бенедиктову казалось, что он попал на съемки высокобюджетного фильма в жанре «постапокалипсис», и его сейчас погонит с площадки истеричный задерганный режис сер. Но вокруг толпилось много счастливых людей, несомненно видевших в сети текст «Концепции», и их, похоже, совсем не пугало и нисколько не волновало происходящее. Обиженной и возмущенной казалась лишь Останкинская башня; Бенедиктов впервые видел ее так близко, и отсюда заметно было мно гократно описанное колебание шпиля на отравленном московском ветру: казалось, что она презрительно – «ну-ну» – кивает переростку-крану, микроскопическим людишкам внизу и, главное, башне книжной, которая убого подражала сразу и Останкинской, и Эйфелевой.

Вдруг Бенедиктов увидел, что что-то происходит неправильно – даже в своем ошеломленном состоянии он успел отметить случайную шутку и криво улыбнуться тому, как странно звучит это «неправильно» в общем диковатом контексте. После очередной порции «Маленьких трагедий» рабочие прицепили к стреле стопку потрепанных томиков Лермонтова, а Бенедиктов видел, как подъехал еще один грузовик и рабочие-таджики стали выгружать из него тома Полного собрания сочинений Пушкина. Алексей за несколько лет учебы на филфаке и работы с чужими текстами приобрел своеобразную профессиональную привычку: спокойную уверенность в том, что опубликована может быть любая нелепица, главное, чтобы она была предварительно вычитана и отредактирована. Как ни было абсурдно происходящее, Бенедиктов возмутился наглым безграмотным нарушением очередности: никогда и ни за что Лермонтов не может быть впереди Пушкина. Он подошел к рабочим, курившим, сидя на корточках, и наблюдавшим, как кран поднимает новые стопки книг.

– Кто у вас начальник? – крикнул Бенедиктов, но напряженное гудение крана заглушило его голос.

Таджики в оранжевых безрукавках лишь испуганно посмотрели на него.

– Кто ваш начальник? У кого можно спросить?.. – кричал Алексей, но рабочие ничего не могли понять и только жались друг к другу, думая, видимо, что их хотят наказать.

Наконец один из них понял, чего от них хотят, и кивнул на высокого мужчину в белой строительной каске и синем комбинезоне.

– Как его зовут? – снова прокричал Бенедиктов, но это уже было бесполезно.

Он подошел к мужчине в каске.

– Извините, что я так бесцеремонно, – крикнул ему Бенедиктов, но возле крана не было слышно вообще ничего, – но вы делаете неправильно!

Тот рассеянно обернулся на него и снова стал делать для невидимого крановщика таинственные пассы руками.

Бенедиктов тронул его за плечо.

– Вы делаете не так! Нужно соблюдать очередность! Позвольте, я покажу…

Он достал из своей сумки книгу Вайля и Гениса «Родная речь» и открыл ее на содержании.

– Посмотрите, каким должен быть правильный порядок! – Алексей обошел мужчину в каске и даже немного помахал перед его лицом раскрытой книгой.

Тот раздраженно выругался и жестом позвал кого-то. Подошел охранник с лицом Владимира Вдовиченкова и, взяв Бенедиктова за локоть, вывел его за условную границу стройплощадки, обозначенную красно-белой лентой. Полиция ко всей этой сцене осталась равнодушной.

Взволнованный Алексей хотел тут же прорваться назад и объяснить прорабу, что так, вразнобой и вперемешку, класть книги не стоит, что нужного – какого?! – испуганно спрашивал сам себя Бенедиктов и не знал, что отвечать – эффекта не будет, что библиотечные фонды зря сгниют под дождем или будут растащены букинистами и просто чудаками, любителями старых серовато-желтых страниц. Рано проснувшаяся страсть к чтению, мучившая его сильнее, чем эротические пытки полового созревания, испорченные близоруким чтением глаза, склонность во всем в жизни видеть аллюзию и прототип, учеба на филфаке, наконец, болезненное стремление к редактированию и корректуре любого текста, неважно какого – он любил расставлять запятые в Набокове или, если под рукой не было книги, газеты, журнала, запереться в ванной и механически, бездумно править тире, кавычки и опечатки в этикетке шампуня, – все эти главные качества Бенедиктова сейчас словно сгустились над этой решетчатой башней, переплелись и взаимно усилились, обострились, и он как бы чувствовал конструкцию изнутри, видел легкие синие искры и волны, пробегавшие в ней все чаще и ярче с каждой новой порцией книг, и Алексей знал, как нужно строить башню, и догадывался, что он один это знает.