Виктор Пожидаев - Чистые струи

Отец с Балашовым разбрасывали для просушки огромную кучу утоптанной Машкой травы.

Подошел дядя Коля, стал суетливо помогать.

— Что это тебя на подвиги потянуло? — насмешливо спросил егерь.

— Дак это… Соседи ведь…

— Выпить хочешь? — спросил Балашов и посмотрел на него почти дружелюбно. Сосед замялся, стряхивая с майки упрямого рыжего муравья.

— Ух ты, рыжий черт! Вцепился!

…Васька подумал, что Сергей сейчас, наверное, такой же грустный, как тогда, утром, когда лежал на палатке… И так захотелось догнать машину, посмотреть — грустный он или нет.

Балашов увел инвалида к себе.

Отец присел на чурбак, привлек к себе Ваську. Они долго молчали.

— Что, скоро в школу, сынок?..

Васька кивнул и залез к отцу на колени.

— Пап, а зачем Сергей сюда приедет?..

— Балашова подменить. Пусть в город съездит. Мать-то больна.

— А потом Сергей уедет?

— М-угу.

— Куда? — погрустнел Васька.

— Да недалеко. В конторе будет. Заместителем Титкова.

Как-то не укладывалось это у Васьки в голове. Его рыжий веселый друг — заместитель директора! Не может быть! Васька пристально посмотрел на отца. Нет, не пошутил.

…Он проснулся глубокой ночью. Луна покачивалась совсем рядом, большая, таинственная. Он подошел к слуховому окну и стал смотреть вдаль. Туда, где стояла в ночной дреме таинственная Синька.

— Ну! — смело и громко крикнул он. — Где вы там! Спрятались!

Не сразу, через секунду или две, высоко, наверное, на самой вершине сопки, вспыхнул свет. Луч стал падать, падать и побежал к Васькиному дому. Высветилась длинная и ясная дорога. Васька вылез на крышу и прыгнул вниз. Он знал, что не ударится сильно. И не ударился, даже не присел от прыжка. Он пошел по светлой дороге легким, почти летящим шагом. Страха не было. Он только волновался немного, потому что не было оружия. Но кто-то говорил ему, что на Синьке спрятан меч-кладенец. Найдет! Он почти точно знал, где лежит меч. Ноги сами несли его к чудному мечу. И нечего в окна светить, людей пугать… Досветитесь! Не на того напали!

Он оглянулся только у подножия сопки. И радостно забилось сердце. Следом шли отец, дядя Игнат, тетя Вера, рыжий Сергей, Титков, дядя Толя-сорока. Отстали, но тоже шли сосед дядя Коля и Максим.

— Максим! — закричал Васька радостно. — Бегом!

Максим побежал. Его обогнала большая черная собака.

— Бахра! — крикнул Васька, удивившись. Он знал, что с нею что-то случилось. Но вот что — никак не мог вспомнить.

Он ждал их всех и видел, как вдалеке играла под луной бурливая Песчанка. Прямо как в сказке завивались и бугрились чистые ее струи.

Наконец-то!

Валек прижался носом к холодному стеклу, стараясь разглядеть в темноте отца. Кроме отца на перрончике не было провожающих: кого потянет из дому в такую стынь!

Отец не махал ему. В телогрейке — только что с работы, — подпоясанный невидимым сейчас сыромятным ремешком, он медленно шел за набиравшим ход поездом. Остановился на самом краю заснеженного перрончика и, сняв потертую меховую рукавицу, полез в карман ватных брюк. Валек еще видел, как вспыхнул бледный огонек спички, но казалось уже, что огонек родился сам по себе, сам по себе погорел немного и, вздумав полететь через рельсы в лес, сразу же окоченел от тугого морозного воздуха и умер в самом начале полета.

Валек все еще выгибал шею, прижимался щекой к окну, только понапрасну: рельсы повели состав вправо, резко переместив куда-то редкие огоньки зябнувшего поселка.

В вагоне было лишь немного теплее, чем на улице. Пассажиры с детьми и те, что понахальнее, сгрудились в первом купе, куда еще добирался подогретый беспомощной печуркой воздух. Остальные слонялись по вагону, кутаясь в полушубки и «москвички», поднимали высокие воротники и непрерывно курили. Света еще не дали, и Вальку казалось, что поезд вошел в бесконечный тоннель, что сквозь щели окон и дверей вагон постепенно наполняется паровозным дымом.

По узкоколейке особенно не разгонишься. Состав мотало. На спусках семь груженных березой и елью вагонов наседали на пассажирский. Тот покряхтывал, поскрипывал и терпел из последних сил.

Валек забился в самый угол, радуясь, что успел сунуть чемоданчик под свою нижнюю полку. Там он в безопасности, да и не мешает никому… Пассажиры постепенно успокаивались, рассаживались, и тогда оказалось, что мест всем не хватит. Стали тесниться. Молодежь полезла на верхние полки, где было еще холоднее от сквозняков и совсем невозможно дышать от скопившегося дыма.

— Кончайте курить! — то и дело прорывался сквозь шум разговоров сердитый мужской голос. — Это вам не в ресторане!

— А ты не в доме отдыха! — возражали в ответ. — Не нравится, иди в тамбур. Дым-то ведь греет, понимать надо!

Чье-то могучее плечо прижало Валька к стене. Поерзав, он отвоевал себе немного простора и успокоился.

Время шло еще медленней, чем поезд, которому и не снилась скорость более пятнадцати километров в час. Было мучительно думать о том, что впереди еще целая ночь вот такого терпеливого сидения возле промерзшей стены. А ведь уже сейчас начало покалывать в самых кончиках пальцев и пятках. И не постучишь валенками в пол — ноги коротки.

По не беда! Главное — он уже ехал в город и приедет туда утром, потому что поезд все равно будет идти и идти, и время — хочет оно того или нет — все равно не сможет стоять на месте. Это совершенно точно, ведь Валек не маменькин сынок, знает, что такое ночевка у костра, когда грудь печет, а спину сжит. Заснешь на секунду, а кажется, что проспал целую вечность. Только ночь в миллион раз длиннее вечности. К утру становишься старым-старым и уже не веришь, что еще вечером был молодым.

Валек попробовал шевельнуть пальцами, но они, наверное, уже чуточку смерзлись и не хотели шевелиться. Тогда он потихоньку нащупал ногой металлическую стойку, что поддерживала крышку мешающего ему стола, и начал легонько ее пинать. Левой ногой он попадал точно, правая же задевала стойку только скользом, и толку от этого не было. Валек стал выворачивать неудобную ногу и бить по стойке не носком, а наружной стороной валенка. Хоть бы чуточку полегчало! У костра-то можно встать, походить, можно даже побегать — пожалуйста! Валек, почувствовав, что попал в западню, пискнул от отчаяния и страха.

— Что, околел, малыш? — услышал он ласковый шепот. И понял, что рядом сидит женщина, но не сразу поверил этому — помнил навалившуюся ему на грудь тяжесть плотного плеча. — Разувайся. Разувайся скорее! Давай-ка свои ноги сюда.

Он бы не сделал этого, постеснялся. Но женщина уже нагнулась, сгребла в охапку его валенки вместе с ногами и потащила из-под столика.

— Ой бедненький, бедненький мой! — шептала она на ухо. — Как терпишь-то? — теплыми, только что из меховых рукавиц, руками гладила, мяла легонько начавшие отходить пальцы. — Давай-ка суй их ко мне, сюда вот… Да чего ж ты? Никто ведь не видит!