Юрий Брезан - Крабат, или Преображение мира

Девушка пристально вглядывалась в него, но оба ее глаза были незрячи, а в сердце жила наивная надежда, что она, слепая, создаст себе новый мир, потому что не будет видеть старого.

На дворе все еще стояла зима, серая и бесснежная. Якуб Кушк сказал: "Она ржала, как кобыла, призывающая жеребца".

Крабат молчал, и до слез наивной показалась ему вера в то, что Райсенберг повесится сам, если вытянуть из его одежды шерстяную нитку и сделать из нее петлю.

Его глаза вглядывались в темноту, прежде чем он ступил в нее. Это была та самая темнота, воспользовавшись которой генерал - ДОВЕДЕННЫЙ ДО КРАЙНОСТИ - напал на эту страну и захватил ее. Часть проданных солдат перебежала к нему добровольно, другие встали в строй, подчинившись его приказу. Солдаты были одеты в серо-зеленую форму, и на параде Победы военный оркестр - тысяча музыкантов - играл марш Смерти-и-Дьявола.

А в остальном в стране не произошло существенных изменений, и каждый все равно мог стать всем, чем пожелает, от ловца угрей до мастера кнута и пряника.

И Колесо обозрения продолжало крутиться, под ним стояла Айку, не вооруженная ничем, кроме добрых намерений.

Но она не плакала, и ее подруги в шафрановой блузке рядом с ней не было. Одну руку она крепко сжала в кулак - там было то, что она не хотела утратить.

У мельника Кушка в его Книге о Человеке тоже можно отыскать кое-какие истории про Крабата. Вероятно, мельник записал их сразу же после того, как услышал; в этот момент у него не было наготове свежих мыслей, касающихся новой "редакции" человека, и он, возможно, запечатлел в Книге эти истории в качестве иллюстрации важных тезисов, как комментарий, но скорее всего потому, что содержащаяся в них мысль засела так глубоко, что он вырезал застрявший крючок вместе с мясом.

В одной из этих историй говорится о том, как Крабат украл у Райсенберга первую брачную ночь.

Однажды Крабат решил распахать клочок невозделанной земли, чтобы посеять просо. Едва он успел выкорчевать три куста терновника, появился Вольф Райсенберг и сказал: "Ты опоздал, Крабат. Это земля для моих фазанов, они будут здесь вить гнезда".

Крабат взял мотыгу и пошел в другое место, но и туда явился Райсенберг. "Ты опоздал, Крабат. Я посеял здесь семена сосны. Тут будет прекрасный лес", - сказал он. И в третий и в четвертый раз приходил Райсенберг и говорил: "Ты опоздал, Крабат".

В лесу Крабат приметил заболоченный луг и стал рыть канавы, чтобы осушить его. Но и там отыскал его Райсенберг. "Ты опоздал, Крабат, - сказал он. - Этот луг специально оставлен для чибисов. Моя невеста обожает яйца чибисов, да и мужчине перед свадьбой они очень полезны".

"Я хочу посеять просо", - сказал Крабат.

"Я ничего не имею против. - Вольф Райсенберг засмеялся. - Только ты долго копаешься и все время опаздываешь".

Крабат пришел в ярость: "Жри чибисовы яйца, но гляди, как бы и тебе не опоздать!"

Он швырнул обломанный черенок мотыги в Райсенберга, но промахнулся, и Райсенберг захохотал так, что закачались осины.

Крабат побежал на Саткулу к мельнице.

Он сказал мельнику: "Вольф Райсенберг собирается жениться. Так пусть же он опоздает на свою брачную ночь!"

Мельник понял Крабата без долгих объяснений. "Если красота невесты равна твоему гневу, пусть Райсенберга опередят дважды", - сказал он.

Крабат прикинулся хромым стариком, играющим на кларнете, а Якуб Кушк - его женой, которая гадала на картах и предсказывала будущее по руке. Вдвоем они направились прямо в замок, где жила невеста.

Неподалеку от замка росла развесистая ива; устроившись в тени дерева, Крабат стал играть на кларнете самые грустные на свете песни, а Якуб Кушк держал корзинку для подаяний. Из замка украдкой выбежали две служанки: одна вынесла под фартуком кусок хлеба, а другая две морковки. Они глотали слезы, потому что кларнет играл очень жалобно, но сразу же позабыли про свою печаль, когда старуха предсказала им по руке прекрасное будущее: одной хорошего дружка, другой красивого жениха и, конечно, и той и другой, что всю жизнь у них в доме будет вдоволь хлеба и каши.

Вслед за этими служанками прибежали другие и наконец появилась хорошенькая, с бархатной кожей камеристка и повела их к невесте.

Красота невесты была вдвое больше, чем гнев Крабата, а высокомерие вдвое больше красоты. В своих шелковых туфельках на высоких каблучках она едва доставала Якубу Кушку до подбородка, но он смог все же разглядеть, что крылья ее носика были нежными и прозрачными, как уши новорожденного поросенка. Но не все в ней было нежным и воздушным, то, что полагалось, было упругим и крепким, и Крабат, играя не слишком грустную песенку, подумал, что женская красота тем прекраснее, чем больше эпитетов требуется, чтобы выразить все, из чего она складывается.

Якуб Кушк был ближе, чем Крабат, к тому, что соответствовало эпитетам нежный и упругий, а не острый и угловатый; глядя на ладонь ее левой руки, он бормотал всякую абракадабру, уверяя, что для верности гаданья эта рука должна находиться как можно ближе к сердцу.

Он слышал, как бьется ее сердце, оно билось скорее от любопытства, чем от высокомерия, и благоухало, по словам Кушка, как алые розы и белые гвоздики. По тонким линиям тонкой ручки он предсказал невесте большую радость и радость от чего-то большого и твердого, направленного на нее, но не против нее, и обещал ей супруга, который по великим праздникам в полночь будет обладать способностью видеть самого себя в будущем.

Невеста, выслушав все это, наморщила носик, прозрачный, как крылья бабочки, и сказала: "От тебя воняет, старая, поди прочь, пусть с кухни тебе вынесут репу".

Ее рот был красив, даже когда она произносила эти слова, а голос напоминал самые нежные звуки, какие Крабат извлекал из своего кларнета.

Крабат и Якуб Кушк возвратились домой и стали совещаться, потому что знали, что нужно сделать, но еще не придумали, как это сделать.

Крабат не хотел прибегать к помощи своего посоха - кларнет снова превратился в посох, - хотя, по мнению Якуба Кушка, немножко волшебства им не помешало бы. Но Крабат решил воспользоваться сверхъестественной силой посоха только в самом крайнем случае, если не будет другого выхода.

Они сидели у мельничной плотины, свесив ноги в прохладную воду речушки. Крабат заметил, что его пальцы в воде казались больше и были погружены в воду глубже, чем на самом деле. Он хотел обратить внимание своего друга на это странное явление - тот, как всегда, когда нужно было что-нибудь серьезно обдумать, беззвучно дул в свою трубу, - но внезапно обнаружил, что на блестящей поверхности трубы - их ноги в воде, сами они на берегу, ивы у речки, мельница отражались удивительным образом: близкое казалось маленьким, а далекое большим, и не было пространства между далеким и близким.