Юрий Брезан - Крабат, или Преображение мира

Кажется, ему грустно оттого, что он этим гордится.

Грохоча, приближается бульдозер, его ножи со скрежетом вгрызаются в дорогу, которую два столетия полили потом и утрамбовали до твердости бетона.

"Напрасно вы писали свою речь", - говорю я этому человеку.

"Прежде, - отвечает он, - я думал, что писаниями можно создать нового человека, это было простительное заблуждение начинающих. Сегодня я знаю, что человек творит себя сам, тяжким трудом и так медленно, что никакая кинокамера для замедленной съемки не сможет запечатлеть эти изменения. А мое участие в этом деле состоит в том, что я размышляю над ним, и среди моих мыслей попадаются такие, которые могут облегчить кому-то процесс самостановления, пусть хотя бы на один миллиграмм".

"Нравственный - от разума или разумный - от нравственности?" - спрашиваю я.

"Разумный от разума", - говорит он.

"А нравственность?"

"Есть одна история, ее знают очень немногие, загадочная история о Крабате и Райсенберге", - говорит он и смотрит на меня: готова ли я выслушать эту историю?

Однажды Крабат и Вольф Райсенберг встретились посреди большого торфяного болота, на единственной с севера на юг тропинке, шириной в шаг, по которой можно было перебраться через болото, если зорко смотреть и твердо шагать. Солнце стояло высоко, и тень Райсенберга скользила по мху и камышам, а тень Крабата крепко уцепилась сзади за его спину. Но вдруг, когда между ними оставалось не больше пяти шагов, тень Крабата выпрыгнула вперед и слилась с тенью Райсенберга.

Райсенберг крикнул: "Убери свою вонючую тень!"

Крабат крикнул в ответ: "Твоя зачумленная тень лежит на моем пути!"

Райсенберг, сколько мог, наклонился влево, потом вправо, но тень его, как будто вцепившись в тень Крабата, лежала между ними, на разделявших их пяти шагах мха и камышей.

Оба они знали, что к тропинке с обеих сторон подступало бездонное болото и любое насилие грозило смертью.

"Поворачивай назад, - спокойно сказал Райсенберг, - я тебе приказываю".

Крабат обернулся: "Разве здесь есть кто-то, кому ты можешь приказывать?"

Солнце на небе передвинулось на палец или на длину мысли, но двойная тень не шелохнулась.

"Прошу тебя, Крабат, поверни назад", - сказал Райсенберг.

"Не могу, - ответил Крабат, - и прошу тебя, Вольф Райсенберг, поверни назад".

"Это невозможно, - объяснил Райсенберг, - из-за морали. Я не могу повернуться и уйти, пропустив тебя вперед. Но тебе мораль это разрешает".

Крабат улыбнулся. "Да, твоя мораль. Но не моя. Моя разрешает тебе повернуть назад".

Через некоторое время, когда даже болоту стало прохладно в своей собственной тени, Крабат сказал: "Между тобой и мной лежат наши тени, они разделяют нас, а не мораль".

"Нет, тут действует моя мораль. Вообще существует только она одна. У тебя нет морали", - возразил Райсенберг.

"Что ты так волнуешься? - спросил Крабат. - Разве от этого твоя болтовня станет правдой?"

"Я сброшу тебя в болото! - закричал Вольф Райсенберг. - Чем поворачивать, я лучше сброшу тебя в болото!"

"Я знаю, что тебе этого хочется, - спокойно возразил Крабат. - Я бы тоже с удовольствием столкнул тебя в болото. - Он понизил голос, но еще громче в нем зазвучала ненависть. - С тобой будет покончено, Райсенберг! Раз и навсегда! Но если уж в болото, - продолжал он уже спокойно и без волнения, - так обоим. Поэтому оставим спор о морали и попробуем решить дело с помощью разума".

Когда солнце уже стояло над их головами, а двойная тень неподвижно, как мертвая или вросшая в землю, все еще лежала на разделявшем их кусочке тропинки, они все-таки с помощью разума нашли выход. Опустившись на четвереньки, один прополз над другим - Райсенберг над Крабатом; Райсенберг настоял на этом потому, что не мог уронить свое достоинство, а "достоинство" Вольфа Райсенберга Крабат не считал достойным поводом для спора.

На одно мгновение - а оно длилось дольше, чем вздох, - Крабат почувствовал, как Райсенберг на его спине напрягся: Райсенберг очень хотел сбросить в болото Крабата, но понимал, что выбрал худшую, чем Крабат, позицию.

Крабат изо всех сил прижался к земле, чтобы безрассудство Райсенберга не привело их к гибели, и сказал.

"Я должен передохнуть, Вольф Райсенберг". И чтобы чем-нибудь заполнить паузу, он стал рассказывать историю о скорпионе, который хотел перебраться через ручей, не нашел мостика и попросил лягушку перевезти его на другую сторону. Лягушка согласилась после того, как скорпион пообещал не жалить ее. Скорпиону было легко дать такую клятву, потому что он понимал, что утонет в быстром ручье, если убьет лягушку на полпути. Лягушка поверила в разум скорпиона, посадила его себе на спину и поплыла. Но на середине ручья скорпион почувствовал под собой ее упругое, мускулистое тело, не смог побороть искушения и ужалил лягушку. Она погибла от яда, и скорпион утонул.

"Если ты отдохнул, - проворчал Райсенберг, - ползи дальше".

Крабат пополз дальше, и Райсенберг пополз дальше, они отделились друг от друга, поднялись на ноги, спина к спине, а через некоторое время в душе Крабата родилось странное сомнение: была ли тень, которая теперь скользила по болоту и камышам, действительно целиком его тенью?

Он разными способами пытался доказать себе бессмысленность своих сомнений и посмеяться над ними, но это ему не удалось.

Наконец он решил объясниться со своим сомнением начистоту.

Сомнение сказало: "Я - это ты, брат. И я существую для того, чтобы существовал ты".

Может быть, так и закончилась эта история, а может быть, конец ее заглушил шум разбушевавшегося бульдозера, который в этот момент ломал табличку с надписью. Мой провожатый уводит меня прочь от машины; ею управляет молодой паренек, управляет сосредоточенно, с явной радостью, что ему подчиняется такая махина.

"Этот парень, - говорит мой спутник, - прочитал, что я написал на доске, и он задумается над этими словами, потому что где-то в глубине его души уже живет предчувствие подобной мысли. Когда-нибудь он - или его сын - проложит через густое и ровное ржаное поле дорожку, не слишком прямую, жарким летом пыльную, после дождя в лужах, нужную только для того, чтобы прохожий посмотрел на ползущего по ней жука, или для двух влюбленных - зреющая рожь и небо будут им райскими кущами, а единственной помехой - муравьи".

"Итак, у нас есть шанс?" - спрашиваю я.

"Кого вы спрашиваете? - отвечает он вопросом на вопрос. - Компьютер или меня?"

"Тебя", - говорю я.

Мы снова в его саду, он дает мне напиться и пьет сам.

"Пусть живет твой ребенок, - говорит он. - И пусть наши вопросы будут для него решенными, потому что мы уже задали их".

"А больше ничего?" - спрашиваю я.

"Больше ничего, - отвечает он. - Или все-таки вот еще что: разумная человечность изменяет человека".