Н. Денисов - Арктический экзамен

— Бублики печь собрался?

Он не слышал в шуме и забортном близком грохоте, как вырос за спиной Пятница, смутился от неожиданности.

— Ну и видок у тебя, товарищ кок! — продолжал Пятница. — Мнешь-то зачем? — И тотчас сам исчез в мучном облаке.

— А бог его знает зачем? Помнится, мать так же вот наминала!.. И как это ловко у женщин получается, а?

И тут оба принялись рассуждать: надо ли, в самом деле, наминать тесто для булок или оставить его в первородном виде? Победила логика Пятницы — мнут для бубликов, ну для пельменей еще… И чтоб закрепить обоюдное согласие, бухнул Виктор на сковородки по два куска теста, сунул в разгоряченную духовку:

— Подавись, злодейка!.. Доволен?

— Время покажет, — взъерошил чубчик Иван.

Ушел. А минут через десять — новый экскурсант. Вася Милован. Шишка внушительная на лбу (везет парню!), потоптался, попринюхивался, позобал дымящуюся в пепельнице сигаретку Виктора:

— Пекешь? Ну давай! — и ушел по своим делам.

Виктор повеселел:

— Сегодня, господа, мне всю ночь снились какие-то две необыкновенные крысы. Право, этаких я никогда не видывал: черные, неестественной величины! Пришли, понюхали…

— Привет, старик! Гоголя цитируешь? — возник Коля Сокол. — Скоро все медведи сбегутся на твои ароматы. На тентовой палубе — Мадагаскар, тропики! Особо — возле вытяжной трубы. С «Решительного» радируют: когда позовете на пироги? Всю Арктику в соблазн вводишь.

— Брось, Николай!

— А что? Может, помощь требуется? Я ж как — никак — старпом, подкину рабсилу, вон хоть тарелочки помыть.

— Подкинь, не откажусь.

Пришел Олег, меломан, владелец японского магнитофона и обожатель поп — музыки. Заложил за уши пряди длинных волос, опоясался полотенцем — аккуратист! А Виктор караулил духовку. В тропическом нутре ее — близкий триумф или позор кока! Он тыкал вилочкой в розовеющие корочки — пекутся, черт побери! И, вспоминая недавний разговор с начальником, чувствовал, как пробивается в уголках губ победная усмешка.

А «Северянка» шла и шла, окутанная мглой, промозглой моросью и тяжелым материковым туманом, стекающим с зябких камней близкого мыса Челюскина, и угрюмый, коварный пролив приберегал еще не для одного поколения мореходов свой драконный норов.

Так шла «Северянка». И в рубке, привычно посматривая вперед — на темнеющие вдали «Арктику», «Буслаева», бессильный что — либо предпринять для безопасного курса станции, стоял капитан Глебов. Но по трюмным отсекам дежурили матросы, но в форпике, как на самом «горячем участке», держал свой громовой караул старший из боцманов, но возле дизеля, нацепив наушники, стесняясь самого себя и Пушкина, томик которого засунул пока за пояс, нес вахту Миша Заплаткин. И Пятница, оседлав стул, безотлучно следил за приборами главного щита…

А над палубами — слоился, относимый ветерком в предполюсные пределы, чуть горьковатый, пахнущий полынной спелостью и жаворонковыми трелями пшеничного поля, невыразимый на простом языке дух живого хлебного каравая. Напоминал он об уюте далекого родного дома, незабытом, изначально русском деревенском детстве, с тихоструйными дымками над печными трубами.

Так шла «Северянка» через пролив. И кок приготовил для духовки две новые сковородки с тестом, прикрыв полотенцем готовые уже хлебы, как станцию потряс очередной удар. Вскипевший заново титан зло фыркнул паром, замигали потолочные плафоны. Дневальный Олег сорвал с себя полотенце.

— Бежим собирать вещички! — он мигом исчез.

Надо было, вероятно, тоже бежать наверх, если уж не в каюту, то в рубку, или к спасательным плотикам, или еще куда-то — бежать за матросом первого класса Олегом. Молниеносно соображая, как поступить, Виктор зачем-то основательно закрутил кран титана, отключил плиту, холодильник, прикидывая, не забыл ли еще что «вырубить», защелкнул створки раздаточного окна — амбразуры. Замотал еще в полотенце горячие караваи, взялся за скобу двери…

— Напугался? — возник в дверях Олег. Он всем видом показывал, что просто хотел попугать кока. — Я думал, так прямо и стрельнешь за мной!

— Пря — ямо! — хмуро кивнул Виктор. — Прямо, друг, только вороны летают… Продолжай трудиться!

Он вышел на палубу. Месиво воды и льда кипело теперь совсем рядом, напоминая фантастическую бетономешалку, перемалывающую и посвист ветра в снастях, и зябкий, словно молоко из погреба, навесной слоеный туман. Он подумал: угоди сейчас случайно в эту забортную кашу, какими бы тоскливыми и одинокими были б последние минуты…

Поднялся в рубку. Здесь, как ни странно, говорили о веселом. Старпом рассказывал о каком-то смышленом корабельном коте, который в каждом иностранном порту успевал улизнуть на берег и возвращался точно к отходу судна в сопровождении очередной заграничной подружки. Долго следил со спардека за пристанью, где оставалась навеки хвостатая подруга, свидетельница постыдных, безнравственных похождений неутомимого Васьки. Вахтенный матрос смеялся, говорил, что тоже — наслышан. Попыхивал папироской капитан Глебов. И все это казалось странным, несопоставимым с ночью, одуряющей мглой, грохотом льда и судами, затерянными в хаосе немыслимой хляби.

— Прямо так по полмиллиона и отваливает за каждой? — Вася Милован уважительно смотрит на старпома, тот веселит новой историей, на этот раз — о двух чукотских красавицах — невестах, о их богатом папеньке — охотнике, историю, что известна всему арктическому побережью — А девки ничего, можно кадрить? — продолжает сомневаться Вася, и все хохочут.

— Многие кадрили, — не моргнув глазом, роняет старпом, небрежно стряхивая пепел сигареты. — Такие мореманы подкатывали!

— Ну и как? — не терпится Васе.

— Что — как? Полный штиль внимания, сто процентов презрения и — от ворот поворот.

— Малахольные, что ли? — жалеет Вася не то невест, не то кандидатов в женихи.

— Не малахольные, а метисочки. Девочки, надо сказать, жуткой красоты, а ты — малахольные!

— Я, пожалуй, рискну! — заключает Вася.

Теперь хохочет сам Коля Сокол:

— Ты ж младшую кадрить начнешь, а у папеньки условия — сначала выдать замуж старшую дочку, ей — двадцать шесть…

— Старуха, — рушится Васин интерес. — Да' пусть они поседеют со своими миллионами, я и ногой не пошевелю, других чувих мало, что ли?

И тон у Васи такой, словно только от него и зависит дальнейшая судьба чукотских невест — красавиц, словно его и ждут не дождутся на мысе, который из призрачного и далекого становится теперь с каждой милей продвижения во льдах если уж не завтрашним днем, то более зримой реальностью.

Море Лаптевых встретило переменчивой погодой. То опять, как в проливе Вилькицкого, наваливался туман, то, ослепительно блестя, плавя и без того разреженный воздух, текли по горизонту воздушные струи, образуя миражи, громоздящие по курсу белокаменные города, залитые цветением черемуховые долины или что-то совсем фантастическое, не виденное до сих пор ни во сне, ни в самом смелом воображении.