Н. Денисов - В чистом поле: очерки, рассказы, стихи

Все это приспеет и скоро.

А в те дни, на море, я написал памяти поэта такие строки:

С поэтом Анатолием Кукарским мы вместе, точнее, одновременно писали свои поэмы о гремевшем и прославленном нефтяном месторождении Самотлор. Писали о его людях-открывателях, нефтедобытчиках и строителях. Это был, как тогда называли, социальный заказ. И мы на него согласились, несмотря на отдельные ухмылки либеральной братии, ревнителей «чистого искусства»: вот, мол, «заказуху» выполняют…

Благословил нас Константин Лагунов: действуйте смелее!

Мне, хоть и бывавшему на Тюменском Севере, никогда не доводилось еще видеть в действии буровую, да и само «черное золото», знал его только по школьной пробирке на уроке химии.

Как рассказать о Самотлоре убедительно и в поэтических красках? Ведь тут еще надо учитывать романтику, всеобщий духовный подъем, азарт освоения, колоссальный напор техники и «пламенных сердец». Все это было в ту пору, как и промахи, насилия над природой, которые признаем много позднее. А пока – от поэтов требовалось сказать свое яркое слово, сообразуясь с поэтическим душевным настроем, порывом, задачами области и страны в целом.

На дворе стоял март 1973 года.

Прежде чем попасть в город Нижневартовск, на Самотлор, и устроить «состязание двух акынов», как шутил Толя Кукарский, полетели в Нефтеюганск, где мы в группе тюменских литераторов участвовали в местных днях литературы.

Всякие авиаперелёты для Кукарского были серьезным жизненным испытанием, он панически боялся подниматься в воздух. Но если уж деться-то в общем было некуда, он граммов сто пятьдесят «принимал на грудь» для храбрости. Не знаю, как он в шестидесятых годах справлялся со своей должностью собственного корреспондента газеты «Тюменский комсомолец», постоянно проживая в Салехарде, где, кроме оленьих нарт с погонщиком и тынзяном, основной транспорт – самолет Ан-2 и вертолет? Но, кажется, справлялся неплохо. Его материалы и стихи о Ямале в молодежной газете мелькали часто. Имя его было на слуху.

По натуре, по складу характера, Кукарский был человеком мягким, не шумным. Жизненные неурядицы и явную несправедливость к себе переживал, как говорится, внутри себя, был далеко не бойцом, не ввязывался в «драку» за убеждения. Но поэзии, литературе он предан был истово, удовлетворяясь малыми бытовыми благами. Оставив бывшей жене двухкомнатную квартиру, жил с матерью, Павлой Леонтьевной, в старой коммуналке на улице Максима Горького, где едва помещались диван, раскладушка, стол и полка с книгами. Поразительно, что он не писал никаких заявлений, чтоб улучшить свои жилищные условия, хотя мог бы – одно время он преподавал философию в индустриальном институте, издал несколько сборников стихов, книгу документальной прозы.

В последние годы короткой своей жизни (прожил на земле сорок четыре года) он нигде не служил на должности, пробавлялся скудными литературными заработками, иногда выезжая на выступления по путевкам Бюро пропаганды литературы.

Забавная деталь. Он не носил при себе никаких документов. Паспорт был, но не имел штампа о приписке, и вообще «паспортина» эта была у него давно просрочена, продлить её или обменять в милицейской конторе он почему-то не стремился! Обходился стареньким корреспондентским удостоверением, оно имело силу в ту пору даже при посадке в самолет и, вероятно, при получении редкого гонорара в какой-нибудь издательской или газетной бухгалтерии…

Ближе к вечеру Анатолия Степановича можно было встретить в центре Тюмени, неторопливо идущего, хорошо выбритого, всегда в опрятном костюме, при галстуке. Позднее он «завел» себе аккуратную бородку, мягко и русо курчавившуюся на лице. Встретившись, заглядывали мы к критику Виталию Клепикову в издательский филиал, работавший от Свердловска. Еще заходили в «союз», где собирались в конце дня писатели, оторвавшись от дневных трудов за письменными столами, вели просторные разговоры. Табакуров, каковым был Иван Ермаков… ну еще редкий кто-то, чрезвычайно аккуратная бухгалтер-секретарь Зинаида Белова, строго следящая за цветочными растениями и фикусом в большой кадке, выпроваживала подымить в коридор. Но в отсутствии «нашей Зины», курильщики, угробляя цветущую флору, порядок этот безоглядно рушили…

Я работал по соседству, в редакции «Тюменской правды», которая располагалась тогда на улице Ленина, напротив горсада, и мне всегда было интересно заглянуть к старшим товарищам, послушать наших аксакалов. Впрочем, какие там «аксакалы»! Самому солидному по возрасту было едва за сорок, что уж говорить о зеленой молодежи, как о нас с Нечволодой или о поэтессе Гале Слинкиной, студентке из Тюменского пединститута, по роду северянке из Ханты-Мансийска. Среди молодых была и Алла Кузнецова, недавняя доярка из Голышмановского района, от которой остались в памяти такие строчки. Мол, если ты меня не полюбишь, «Я твой двор разнесу, я твой дом подожгу! И собаку убью из ружья – у ворот!»

А в «союзе» собиралось немногочисленное тогда профессиональное писательское воинство. Иван Ермаков – да. Еще Владислав Николаев, Людмила Славолюбова, Евгений Шерман, Юван Шесталов, молодая поэтесса, но уже член Союза писателей Люба Ваганова. Заходил Владимир Фалей – комсомольский журналист, стихотворец и автор часто исполняемой на радио песни «Нефтяные короли».

Иногда доставляли прямо в кресле не ходящего, обезноженного из-за болезни в детстве, Ивана Григорьевича Истомина. Жил он недалеко, в центре, и такому вниманию, случаю – посидеть среди своих! – был несказанно рад.

Решались на этих сходках творческие и житейские вопросы, а кто-то заходил за командировкой в какую-нибудь точку области или в Москву, в Свердловск – по издательским делам. Во главе руководящего стола, конечно же, царил ответственный секретарь организации Лагунов. Попутно отвечал и на телефонные звонки. Мог позвонить и Первый из обкома партии. И то, что звонил Щербина, нам было ясно сразу: Лагунов брал трубку и непроизвольно вставал, вытягивался. И будь он при головном уборе, наверное, взял бы и под козырек. Отвечал Первому четко, с готовностью тотчас исполнить руководящее указание: «Да, Вас понял, Борис Евдокимович… Слушаю! Да, обязательно передам нашим товарищам… Спасибо, Борис, Евдокимович! Спасибо…»