Н. Денисов - Пожароопасный период

Не только щеки, как уже замечено, заигравшие здоровым румянцем, но и дорожная поклажа – сумки, баулы разной вместимости, говорили об изысканных, но умеренных запросах жителей деревни Персиково. Ведь что видишь порой напиханным, утрамбованным в ином бауле? И не в бауле вовсе из синтетической шуршащей, модной материи, а в простом конопляном мешке из-под сахара или комбикорма, с торчащими наружу и царапающими, будто коготки летучей мыши, пеньками неотмятой костиги? Что там видишь? Влезет, кряхтя, деревенская женщина – на горбу мешок, на груди – пара кирзовых, свежо пахнущих магазином, сапог для равновесия. И пошла себе распихивать широченным станом направо-налево миниатюрных, ловких только в танцевальном зале, бледнолицых студенток-цыпушек. Деревенская женщина отнюдь еще не пенсионного возраста, но где-то около того, хлесталась полдня по городским магазинам, что-то углядела, что-то не углядела, а потом подвернула к булочной и набухала свой мешок разными там булками, булочками, батонами, бомбончиками и финтиклюшками да баранками-каральками в неописуемом числе и неописуемом количестве! И зачем, думаешь, такая прорва хлебной продукции вывозится из города в деревню? Зачем потрачено столько сил, волнения, пота на беготню, на стояние в очередях, на ругань, на шипение холеных городских дам с крашеными губами и трижды перекрашенными волосами так, что на голове колоколится не то копна прошлогоднего, отгоревшего на солнце сена, не то вышиньганый, облезлый кошачий хвост. Да, зачем? Чтоб в итоге – опять толкаться в автобусе с мешком, нюхать деготок кирзовых сапожищ, купленных хозяину, размахивающихся на очередном ухабе в опасной близости чьей-нибудь задремавшей физиономии.

Ничего такого в нашем автобусе и в помине нет. Даже, черт побери, думается, не подстроено ли все специальным, нарошенским образом? Не подобран ли, обученный вежливым манерам, вышколенный контингент показательных пассажиров?

А пассажиры – в большем числе женщины и молодежь в персиковых ветровках – вдруг задвигали молниями сумок, отчего по салону прошелся, мягкий наждачный шелест, как при полировке мебели. Вслед за шелестом раздались приглушенные шлепки откупоренных бутылок – этакое мягкое «хуп!» и весь автобус, исключая водителя, сладко приложился к горлышкам. Надо заметить, что автобус шел так плавно, что никто не опасался за целостность передних зубов, случись тряска или ухабины.

– А вы почему не присоединяетесь? – спросила меня румяная соседка, округлость и женственность загорелых плечей ее я как-то в мечтательности не заметил раньше. – Персиковый сок! Он пользительный! – улыбалась соседка, обнаружив еще ямочки на щеках, которые, будь она помоложе годами, неизвестно еще что натворили бы в моем сердце.

Между тем все двадцать три попутчика досмаковали содержимое бутылочек, наполнив салон дыханием и благоуханием южного сада, что плодоносит в каком-то там кавказском плодово-ягодном совхозе или вовсе на противоположном турецком берегу. Но это не столь важно в контексте повествования.

Прошелестел повторный наждачный звук закрываемых на сумках молний и все погрузились в бодрое созерцание пробегающих за окошками видов. Мелькали придорожные шеренги акаций, кирпичное строение поста ГАИ с блеснувшим пристальным околышем, растерзанный бок «Запорожца» возле поста с понурым его хозяином в майке. Просвистел трехколесный «Урал» с седоками в касках, напоминающих тяжелые бритые тыквы, отчего головы седоков казались пришпандоренными к квадратным туловищам какими-то немыслимыми трехдюймовыми заклепками. Пролетел навстречу адский водитель «КамАЗа», обнимая мертвой хваткой баранку руля, словно рачьими клешнями, и, вытаращив глаза на персиковое диво, – без единой пылинки и вмятины на бампере! – даже не махнул приветственно клешней, как это делают обычно в дороге встречные водители.

И все летело и двигалось – вдоль дороги и поперек ее: «жигуленок» салатного цвета, вихляющая будка автолавки, опять «КамАЗ» и опять «Запорожец», но старого еще выпуска, про который говорят, желая унизить владельца, что «третий должен идти». Не расчетливо летевший шмель, шмякнувшись о лобовое стекло персикового автобуса, растекся жиденькой липкой полосой, на что фирменный шофер беззвучно произнес какие-то слова. Открылась еще панорама пшеничного поля с комбайнами, но глаз уже ложился на главные виды, поскольку автобус вкатывался в само Персиково.

Тут бы надо сделать отступление, чтоб рассказать о ребятишках, встретивших автобус, а потом уж вернуться к предмету самой деревни – ее домам, выстроенным, как по линейке, по шнуру, будто почетный караул для встречи высокого воинского начальника, домам с одинаковыми скатами железных крыш, улицей со сворой молодых палевых псов, к которым каким-то чудом затесался пестрый лохматый кобелина – не то помесь дворняги с кавказской овчаркой, не то помесь немецкого волкодава с приамурским тигром.

Так вот, ребятишки, кидаясь с восклицаниями встречать мам и старших сестер, надеясь на вкусные гостинцы, тоже внесли некоторый дискомфорт и диссонанс в нежный колер персиковых одежд взрослых, поскольку многие из ребят тоже были в персиковом, но выглядели, черт знает как! Если не считать двух армейских фуражек с поломанными козырьками, в которых уместилось бы полпуда гороха, пацанва была космачом, побросав где-то в крапиву свои легкие летние панамы. Рубашки и шаровары на резинках имели свою живопись от разводий солидола, до нигрольных пятен и еще какого-то неописуемого безобразия: видать, немало подиканились пацаны возле мастерской и техники. Один, весь в конопушках, нацепил на сандалии пустые банки из-под слабосоленых сардин и гремел ими наподобие лунохода.

Мамам и старшим сестрам сделалось неловко, но, соблюдая корректность, которую я успел отметить у персиковских граждан, общаясь с миловидной попутчицей, они на ходу скоблили и терли лукавые мордашки ребятишек.

– Брось, Лешенька, грязную морковку, мама тебе соку привезла.

– Нашто он мне сдался! Везде этот сок, сок! Нашто.

– Ну зачем тебе, Лешенька, такие грубые слова! Как тебя в школе Элеонора Ивановна учила? Надо выражаться правильно, литературно.

– А меня не щекотит…

Вообще, надо отметить, что уроки целенаправленного воспитания и правильная, благообразная литературная речь с трудом давалась маленьким вольнолюбивым гражданам Персиково. С необузданной прямотой и удалью противились они стандарту и пока все целенаправленные методы, понятно – до поры! – были «до лампочки», «до фени», «до фонаря». И от лексикона сего, вышколенные на строгих курсах усовершенствования, слабонервные педагоги закатывали очи долу, едва не посыпали головы пеплом, вынашивали в головах заявления, но. Но налицо были и успехи!