Н. Денисов - Пожароопасный период

Он улыбнулся ей, виновато пожимая плечами, словно хотел сказать: «Ничего не поделаешь, такова жизнь»…

До избушки шли молча. Похрустывал снежок. Звонко в морозном дне стрекотала сорока. В переулке их встретил соседский песик Верный, радостно запрыгал, все пытаясь лизнуть руку. Жена дала Верному заранее приготовленную куриную косточку.

Он растопил печку. Чугунная плита быстро нагревалась, истекая теплом и отсыревшими запахами оттаявшей известки, глины.

Жена стояла в пальто у плиты, держа над ней зябкие ладони. Он сидел на корточках подле накалившейся уже дверцы-заслонки и смотрел, как в окошечке её, словно в маленькой домне, клокотали и бились языки огня.

– Ты смотрел на эту женщину! – проговорила жена.

– Смотрел, – согласно кивнул Красильников.

– Кого-то тебе напомнила, да? – она хорошо знала мужа,

– Да-а, – бросил он отрывисто, не глядя ей в глаза.

– Ну ладно. Иди затопи баню.

С работы Павел вернулся, как всегда, поздненько, часу в восьмом. Повернул ключ в двери, шагнул в прихожую, приятно пахнувшую после улицы теплом, навстречу дочка-пятиклассница.

– А мама ногу переломила. На остановке.

– Ногу-у?.

Не снимая полушубка, не разуваясь, – в груди тревожно затрепетало, – вошел в комнату. Жена Марина с отрешенным взглядом лежала на диване.

– Может, не перелом? – он осмотрел вспухшую на сгибе ступню, осторожно прикасаясь к ней зябкими пальцами. – Может, растяжение? Ступать-то можешь?

– Ступала, пока вели от автобуса. Старичок один да мальчишка, – и у Марины блеснуло на ресницах. – Теперь, как увидала сама, пошевелить пальцами боюсь. А может, и правда растяжение, а, Паша? В кино завтра собирались.

«Кино! – горько подумал Павел. – Теперь тебе на пару месяцев только мультики по телевизору смотреть, считай, до весны».

К утру опухоль посинела, вздулась. И откладывать, как вчера, – может, обойдется! – было нечего. Решили вызывать скорую». Павел отправил дочь в школу, пошел к телефонной будке. Морозным ветерком покалывало лицо. Натоптанный тротуар скользил. Как тут не грохнешься? И грохнешься! На остановках и вовсе гололед. Сам он на городском транспорте ездил редко. На работу возили на служебном. Подкатывал к микрорайону теплый «уазик», забирал его и еще двух мужиков из соседнего дома, вез в пригородный совхоз. В эти дни заканчивали они бригадой монтаж оборудования в новом молочном комплексе. Сроки, как и везде, ударные, урезанные. И теперь, шагая к будке, он заранее представил недовольство бригадира там, на другом конце провода.

– Что тебе приспичило в отгул? – прохрипел тот спросонья. – У нас же бригадный подряд.

– Жена ногу сломала. Как совсем? Да не совсем, может, трещина. Надо везти в больницу.

Двое с дипломатами остановились возле будки, нетерпеливо переминаясь на высоких каблуках. Павел захлопнул дверцу. Завзвякивали остатки выбитых кем-то стекол. Набрал «скорую», которая тут же отозвалась:

– Адрес?

Он подивился: много не разговаривают!

– Моторный переулок девять, квартира сорок семь, третий этаж.

– Этаж не надо. Фамилия, возраст?

– Тридцать четыре. Трапезникова. Мы ногу сломали.

– Ждите.

У подъезда Павла окликнула женщина в глухом толстом платке, с двумя спортивными сумками «адидас» через плечо.

– Ситниковы-то здесь, ли чё ли, живут?

– Кто? – оторопел он от простодушного вопроса.

– Ну Ситниковы-то? Не знаешь, ли чё ли?

– Тут не деревня, я на площадке-то не всех знаю. Список был на дверях, да пацаны, наверно, содрали.

– Ой, батюшки-свет! – женщина, грузно переваливаясь под сумками, пошла к другому подъезду.

«Скорая» приехала минут через тридцать. Вошла с чемоданчиком молодая красивая докторица, кинула на стул в прихожей легкое синтетическое пальто, по-хозяйски прошла в комнату.

– Ну, показывайте, что там приключилось у вас?

Бодренькое настроение, упругая уверенность её передалась и

Марине. Она, уже собранная, готовая к отъезду, торопливо принялась разматывать бинт, которым вчера перетянули ступню. Павел стоял в дверях, разминая сигарету, не решаясь закурить.

– Тут не больно? – работала докторица.

– Терпимо.

– А тут? – поприжала опухоль на лодыжке.

Марина охнула, виновато посмотрела на Павла.

– Подозрение на перелом. Одевайтесь.

Когда начали накладывать шину, Марине стало неожиданно весело:

– Да зачем? Я так допрыгаю. А то как медвежья нога!

– Веселая больная какая, – докторица делала свое, – ну, попрыгали. А вы поддерживайте, – сказала Павлу.

В приемной городской больницы Марину записали в книгу и повезли на каталке по длинному гулкому коридору. Павел, не получив никаких указаний, увязался за каталкой, которую легко подталкивал рослый детина в халате и шапочке.

– Вам нельзя, – обернулся детина. – В рентгенкабинете просветят, определят, что и как. А вы бы раздобыли костыли.

– Костыли? – ему как-то раньше и на ум не приходило – костыли!

– Паша, ты приезжай за мной, – крикнула Марина с каталки. Детина уже заруливал за угол коридора.

.Он обежал уже две аптеки, ничего не найдя, и с удивлением и непонятным еще для себя раздражением думал, что мир так глупо, неожиданно сузился к одной заботе – найти костыли. Найти во что бы то ни стало. Все вчерашние, недавние заботы, проблемы отодвинулись, исчезли, будто их и не бывало. Этот молочный комплекс, ежеутренние поездки туда, анекдоты, разговоры о заработке, о политике. Костыли!

В центральной аптеке сказали: есть!

– Вам какие? – спросила женщина в ручном отделе.

– Женские! – растерянно сказал Павел. В очереди засмеялись. Когда вынесли костыли и он развернул упаковку, совсем сник.

– Повыше нет? – примеряя к себе и прикидывая рост Марины, спросил он.

– Да их же можно регулировать по росту вон теми винтами, – подсказал интеллигентного вида парень. – Бери, не пожалеешь!

– У меня жена ногу сломала, – не утерпел Павел.

– Бывает, кивнул парень.

Павел шел по улице и не знал, как половчей и понезаметней пристроить эти костыли. Прихватил под мышку, вроде неловко, закинул на плечо, как две палки: вовсе дурацкий вид. Остановился возле урны, содрал остатки упаковки, понес наголо, как обнаженные клинки. Прохожие оглядывались. Он представил себя со стороны: здоровый мужик в полушубке и собачьей шапке, могучих унтах – этакий работяга-северянин, и нате – с дурацкими костылями наперевес. А пусть, думалось Павлу, только бы знакомые не встретились: объясняй, что и почему.

Он втиснулся в автобус. В салоне давили, молча продирались, устраивались поудобнее. Выходить ему через три остановки, он тоже, обняв костыли, протиснулся ближе к передней двери. Девочка в вязаной шапочке с коньками запорывалась уступить ему место.