Н. Денисов - Пожароопасный период

– Как неизвестно? На Запад и уходит, вливает кровь в его благосостояние!

– Да, конечно. Но они видят нашу зажатость, бедность, рысканье за барахлом и. делают выводы.

Мы говорим о том, что все сейчас стали говорить, говорить! Столько много слов, столько накипело. Во что это выльется? Кто скажет?

– Сократили недавно экипажи судов. Приказом начальника пароходства. Получил он за это, партийный выговор. А дело поправилось? Нет! Через год ему выговор снимут и еще поощрят за экономию средств. Сократили ли бюрократов в управлении? Нет, не сократили.

Третий штурман настроен жестко и бескомпромиссно. Я его понимаю.

.Понимаю и вздохи начальника рации. С улыбочкой, с иронией, но все же: «Эх, славные, застойные годы!

Где там у тебя блокнот, запиши. Поднимается по штормтрапу лоцман. Вдруг в открытый иллюминатор высовывается рука с полным стаканом: «Старикашка, прими пятнадцать капель».

Надо завести рубрику: «Бойцы вспоминают минувшие дни».

И первым под этой рубрикой воспроизвожу рассказ электромеха о судовом песике Комке.

– Конечно, взять хороший груз – много зависит от капитана? – спрашиваю Крикова.

– От представителей Морфлота, агентов, они ведь заинтересованы. Ну и от капитана тоже. Как примет представителей фирмы, ублажит, угостит. На то капитану и представительские выдаются. Но что может капитан? Бутылку русской водки? Банку черной икры!? Ну если еще по натуре компанейский, да язык знает. Вот, помню, у нас был капитан, так он специально русский самовар у себя завел. Буфетчица вскипятит, чаек заварит, накроет стол, как положено. Да-а, личный контакт важен. А вот посмотрите, я вам еще не показывал, – достает из ящика стола групповое фото, – это наши с «Комилеса». А вон у боцмана на коленях Комка сидит. Славный такой песик! В Тикси его Володя вот таким крохотулькой принес. У нас и вырос. Так вот благодаря ему, Комке, мы, собственно, быстро и благополучно провели ремонт в ФРГ.

– Почему – благодаря ему?

– А его все любили! И немцы тоже! Заходит на пароход кто-нибудь чужой, а Комка уже чувствует – чужой. И такой лай устроит, готов разорвать. А подбежит и начинает ластиться. Лоцмана его тоже знали и любили. Как только лоцман поднимется на судно, идет на мостик и – Комка туда же. Сидит, головой крутит. А мордочка такая забавная! Знал он на судне меня, боцмана и капитана. Жил он в моей каюте, спал на матрасике возле койки. На дверях каюты один матрос нарисовал свирепую собачью морду, ну прямо волкодав, и написал по-немецки: «Осторожно – злая собака!» Капитана он любил, потому что тот гулял с ним. Обычно я после обеда адмиральский сон выдавал. Я в койку и он, Комка, как человек – на бок и лапы под голову. Но в два часа он уже у двери. Капитан точно в это время открывал тихонько дверь и шел на берег гулять с Комкой. С двух до пяти, точно, гуляли они. Комка справит там свои дела, на земле поваляется, травку пожует. В кают-компании его тоже никто не прогонял. Сидит у моих ног под столом. Вот помполита он не любул. Тот прогонял его с собраний. Помполит начнет что-нибудь про политику, а Комка усядется перед столом, вертит головой, а то вдруг начнет за мухой гоняться. Отвлекает народ от «сурьезной» работы. Народ-то на него все внимание. Как-то напугался он сильно во время шторма в Северном море. Началась качка и на Комку упал ящик письменного стола Он кинулся к двери, а за ним с грохотом ведро со стиральным порошком.

– Так как он заграницу ходил? У него что специальный документ был для таможни?

– Какой документ! Для прививки ставили ему иногда уколы. А во время таможенного досмотра накормим сонными таблетками или привяжем в каюте стармеха. Однажды в Выборге боцман сказал: «Я заберу Комку на берег, домой!» Отговаривали, *жалко, но. Ну вот, говорю, давай такой эксперимент проведем: к кому он пойдет, тот и хозяин! Стали в разных концах коридора, матросы открыли дверь, выпустили Комку. Мы договорились с боцманом – голос не подавать. Выскочил Комка, головой вертит туда-сюда, На меня, на боцмана, не знает куда, к кому подойти. Тут боцман не выдержал: «Кома, Кома, иди сюда!» Он к нему. Тут я как рявкнул: «А на, стервец, такой! Ко мне!» Так представляете, он с таким виноватым видом, едва не на брюхе пополз ко мне. Хоть и хозяин боцман, а жил-то Комка у меня, я его кормил. Ну вот, – говорю боцману, – видишь кто настоящий хозяин! Но все равно через какое-то время увел его боцман на берег. Разъелся, разжирел он там. Пропал совсем для моря, для флотской жизни песик. Зря.

Криков задумался, как-то усмехнулся горьковато. Встал, прошелся по каюте, выключил чайник, тот уже вовсю исходил паром.

24.00. Стоим на рейде. П9РТ. Бразильцы подогнали две баржи-площадки. Торопятся, кричат, аукают. Кабельеры! Все в белых штанах. Столько темперамента! Вот я и в Южной Америке.

В порту Ангра-дус-Рейс простояли какой-то час, ну два, не больше. Выгрузили два агрегата с газом, что везли на палубе, по бортам, да еще какую-то массивную железяку в упаковке, что грузили в Бремене. Вот и все дела! А разговоров-то было, господи!

Правда и этот срок стоянки можно было б сократить, но бразильские грузчики, споро взявшиеся за дело вначале, потом как-то скисли.

– Не Европа! – сказал стармех, зачем-то возникший на ночной палубе, – Может, сами возьмемся, а? Выгрузка одного баллона стоит тысячу долларов, заработаем!

Я тоже не сплю, доктор не спит. Дождь идет. Первый дождь за рейс. Прохладно.

– Ничего себе тропики! – ежится доктор, кутаясь глубже в куртку.

И вот отмахав за остаток ночи и первую половину дня несколько десятков миль, подходим к Сантусу – большому красивому порту. Созерцаю горы, долины, в одной из которых и раскинулся Сантус. Сантус по-испански – святой дух! Что ни говори, что ни вспоминай – грустное, печальное, а на душе подъем, она парит, как у первооткрывателя этих земель. Вчера, проходя на виду знаменитого Рио, дал домой короткую радиограмму: «Привет из Рио-де-Жанейро».

В Сантусе мечтаю купить белые штаны, осуществить мечту Остапа Бендера. Он, как и я, не сумел побывать в Рио, но я видел, хоть издали его белые дома, кварталы и огромную статую Иисуса Христа, возвышающуюся над прекрасным городом. Бедный Остап!

Хожу по палубам, смотрю на берега, на барашки прибоя, то запираюсь у себя в каюте, долго изучаю карту: куда-а-а занесло! Бедный Бендер! Тебе-то не удалось, не пофартило. И все же никак не дает душевного равновесия история, рассказанная за ночным чаепитием в каюте Крикова. Она как будто и не имеет ничего общего с сегодняшним моим настроением, но все же. «Редко я схожусь с людьми, чтоб подружиться. А вот с ним проплавал всего три месяца и остались мы друзьями на всю жизнь. В юности он окончил университет, тот же университет окончила его жена, в одно время. Замечу, между прочим, это скажется негативно впоследствии на их семейной жизни. Ну вот, вскоре он стал комсомольским работником, был первым секретарем райкома. Потом партийная работа в пароходстве. Потом пошел первым помощником капитана, чтоб материально обеспечить семью. Она пошла учиться в аспирантуру, стала вскоре кандидатом наук. А он, как был помполитом, так и остался. Связей, правда, у него чуть ли не по всему миру было: один знакомый работает в ЦК, другой в Минфлоте, третий за границей, в посольстве. И на пароходе народ к нему относился хорошо – так поставил себя. Был порядочным, честным.