Владимир Гусев - Дни

— Э-э! Все сюда!

Мы остановились; Любошиц тут же положил в пыль ротный пулемет, который ему поручили нести за очередную провинность.

— Не надо было выходить на луг, на открытое место, — недовольно сказал Вася Мазин; все мы стояли не двигаясь и, прикрыв глаза козырьками ладоней от солнца, недовольно глядели в сторону кричавших.

— Интересно, как бы ты вышел к пруду, минуя луг, — сказал Мишка Гайдай, тоже глядя.

— А тебе бы все в пруд, все нарушить приказ, — лениво сымитировал Мазин интонацию старшего лейтенанта. — Слышал, что сказал старлей? Если узнает, что были на озере, пять раз на Клюкву́ в противогазах. И назад так же. Вот и побегай.

— Да и ты побегаешь, — лениво отвечал Вася.

— Да хватит вам п…ть, — сказал Коля Веремеев. — Неужели стукнул кто? И какого… надо: ведь мы все сделали. Все нашли и определили; и азимут не запутали. Какого…?

— Вот ты это и объясни Казадаеву.

— Да Казадаев, это еще ладно. Казадаев скажет: ваше дело прятаться, наше дело вас ловить.

— А потом на кухню. Дрова пилить.

— Может, и так.

Все мы сонно переругивались, но не трогались с места.

— …ар!

…жар! — донеслось до нас.

— О! Пожар! — подумав, сказал кто-то, оживившись.

— И верно: пожар! — подумав, сказали другие.

Все оживились, взбодрились, обрадовались…

Через двадцать минут наш взвод, который отвечал за противопожарную безопасность в части, вкатывал бочку на грузовик с опущенными бортами. Бочка была в засохшем цементе и такая мятая, будто катилась по скалам с какого-нибудь Эвереста.

— Давай воду! — скомандовал Миша, последним усилием ставя бочку на попа. — А что там горит-то?

— Уборная. Курили, что ли…

Остроты утонули в шипе воды: Колька открыл кран, тогда как шланг еще не был опущен в бочку; вода вырвалась в блеске солнца, тем временем Любошиц деловито подхватил шланг и направил его на Мишу, думая, что таким образом подает его, шланг, чтоб тот опустил в бочку; чуть не сбитый с ног, Миша как бы бесшумно раскрывал и закрывал рот; лишь по округлениям его губ можно было бы понять, какие слова он произносит, но всем было не до того, а смех мешал слышать.

— Это та самая струя! — прорвался чей-то голос.

— …струя, — отвечал Миша.

Когда воду направили в бочку и она стала наполняться, из ее боков вдруг ударили струи действительно вовсе уж неприличного вида; их затыкали чем попало под глупые остроты постепенно собравшихся кадровых солдат.

Миша начал по лестнице спускаться от верха бочки; лестница была трухлявая, отовсюду из древесного праха торчали кривые ржавые гвозди; ступенька сломалась, Миша упал на подходившего с паклей Любошица, подмял его и его же выругал.

Вот машина тронулась, сопровождаемая кликами радости.

Когда мы приехали, все уж было кончено.

Да и было кому тушить и без нас; но и те прозевали.

Гулко качая помпу, мы облили водою дымящийся черный и серый пепел.

— Опоздали. Сгорел сортир, — решил Казадаев. — А если бы штаб полка? А! То-то и оно. Разгильдяи вы.

Старший лейтенант любил учить снисходительно:

— Ну, как лежите? Выставили, понимаете… ствол. (Смех.) А вы, понимаете, воткните цветочек: приветик, японец! Маскировка. Не сообразительны вы, Гайдай, хотя дерзки. То есть вы сообразительны, но не в ту сторону. Не всегда в ту сторону. У меня вот тут книжечка, в ней все есть.

И он похлопывал себя по груди — по твердому карману.

— Вообще вам, военнослужащим, надо быть умней, — добавлял он. — Проявлять выдержку. Был у нас артист; не шел по этим, повесткам. Звонишь ему, а он: «Его нет дома». Так мы попросили машинистку Машу. Звонит; он: «Да». Она: «Алё-о-о-ошу мо-о-ожно?» — Он изобразил скупо, но в лицах. — Он: «Э-э-это я-а-а-а». Тут наш военком берет трубку: «Ка-аппитан Савостьянов говорит, приказываю явиться…» На два месяца во Владивосток: извольте. Та-а-ак надо. А то вы. Чуть что — выполняете команду: «Ноги вверх — делай».

Этот не любящий нас старший лейтенант скомандовал:

— Рота, с места, с песней — шагом марш.

Топ, топ, топ.

— Рота стой. Рота, с места, с песней, шагом марш.

Топ, топ, топ.

— Рота стой. Рота, с места, с песней, шагом марш.

— Рота, стой! Это что́ за песня?

— Это Демьяна Бедного.

— Кто сказал в строю? Так. Ро-о-о-ота.

Противогазы надеть!

На станцию Клюква́ — бегом марш!..

Сам он бежал средь нас без противогаза и, забегая вперед, заглядывал снизу (он еще был и мал ростом) в наши противогазные лица: все ли в порядке?

Вскоре он вел за хобот Любошица, у которого этот хобот вынулся из коробки.

Любошиц был виновен, но дышал; а мы через полчаса (до грозной Клюквы — пять километров!) сдирали противогазы и отдышивались: лохматые и красные все, как раки.

Начались боевые стрельбы перед зачетными учениями.

Первое: огонь из гранатомета.

Один за другим выходили мы и, без умысла, а как под общим гипнозом, клали на плечо это орудие длинным концом вперед, а коротким назад. И ведь изучали же и знали, но рефлекс есть рефлекс: длинный вперед, а короткий назад.

А надо сказать для несведущих, что гранатомет — это реактивное оружие, у которого длинная часть — это просто выхлопная труба, а короткая — а в короткую посажена мина.

Мина хоть и не разрывная в данном случае, но увесистая.

Раз за разом выходил на огневой рубеж очередной «разгильдяй» и клал, оружие на плечо («та́к целятся и стреляют из гранатомета»): выхлопная труба — вперед, к цели, мина — острием в сторону стоящей сзади роты.

И начинал целиться, в любую секунду готовый спустить курок.

— Ложись! — как-то одновременно и сонно и надрывно командовал Казадаев.

Рота ложилась под собственный же злорадный смех, а Казадаев, как сокол, кидался сбоку на целившегося и, в свою очередь на миг прицелясь всем телом и округло руками, неким воровским движением бросался и обезоруживал рас…дяя. Любошица он вообще не допустил до гранатомета, выставив за него Гайдая второй раз. Тот, впрочем, тоже был не на высоте.

Из пистолета стреляли благополучнее, хотя попадали мало: пистолеты как ТТ, так и Макарова привередливы по части попадания.

Благополучнее, если не считать того, что Любошиц, получив пистолет Макарова в руки, повернул его к себе этим коротким дулом и от себя этой длинной розовой сетчатой ручкой-ножкой с ее обоймой-магазином и стал что-то ковырять в районе спускового крючка, бормоча себе под нос, что конструкция недостаточно лаконична — недостаточно красива с точки зрения математики кривых тел. Как сокол бросился Казадаев и, сначала с разбегу обняв удивленно взглянувшего на него «сквозь очки» Любошица, затем обеими руками поднял вверх его руку с пистолетом и обезоружил ее. Вероятно, он подумал, что пистолет, направленный дулом прямо в лоб, уже не будет столь привередлив по части попадания.