Харуки Мураками - Год спагетти

Обычный мужчина знает о спагетти немного: варить две-три минуты, хранить в сухом темном месте. Японский писатель Харуки Мураками знает о них чуть больше.

Тысяча девятьсот семьдесят первый год от рождества Христова был Годом Спагетти.

В 1971-м я варил спагетти ради того, чтобы жить, и жил ради того, чтобы варить спагетти. Дымящийся пар над кастрюлей был моей единственной гордостью и отрадой, бульканье томатного соуса в сотейнике — моей главной надеждой на будущее.

В специальном магазине кухонных принадлежностей я купил поварской таймер и огромную — в ней можно было бы мыть овчарку — алюминиевую кастрюлю, а потом обошел все супермаркеты, рассчитанные на иностранцев, и набрал кучу специй со странно звучащими названиями. В книжном приобрел кулинарную книгу по итальянской пасте. Я покупал дюжины помидоров, спагетти всех сортов и выдерживал на медленном огне все известные человечеству соусы. В воздухе витали перемешанные с капельками оливкового масла пылинки чеснока и лука, пропитывая собственным запахом все вокруг: пол, потолок, стены, одежду, книги, теннисную ракетку, диски, связки старых писем. Именно так, вероятно, пахли древние римские акведуки.

Как правило, я готовил и съедал спагетти в одиночку. Я был убежден: спагетти — одно из тех блюд, которыми лучше всего наслаждаться наедине с собой.

Я всегда сочетал спагетти с чаем и незамысловатым салатом из листьев латука и огурцов. Заранее удостоверялся, что запасся тем и другим. Аккуратно расставлял все на столе и неспешно ел, заодно просматривая газету. Так шли мои дни от воскресенья до субботы, и каждый день был Днем Спагетти. А каждое воскресенье все начиналось с чистого листа — открывалась совершенно новая Неделя Спагетти.

Всякий раз, как я усаживался перед тарелкой спагетти — особенно после полудня в дождливую погоду, — у меня возникало четкое ощущение, что в мою дверь вот-вот кто-то постучит. Я так и видел перед собой гостя — но всякий раз другого. Иногда это были те, кого я в жизни не видел, а иногда — знакомые. Однажды это была девушка с тонкими лодыжками, с которой я встречался в школе, а в другой раз ко мне в гости собрался я сам, только прежний, сколько-то-там-летней давности. А как-то это был Уильям Холден (американский актер — Esquire) под ручку с Дженнифер Джонс (американская актриса — Esquire).

Правда, никто из вышеперечисленных так и не решился ко мне зайти. Они торчали у меня под дверью, как обрывки воспоминаний, а потом, так и не постучавшись, тихо исчезали.

Всю весну, все лето и всю осень я варил и варил спагетти, словно вымещая обиду. Как одинокая брошенная девушка кидает в камин старые любовные письма, так и я швырял в кастрюлю спагетти, охапку за охапкой.

Я собирал в пучок растоптанные тени времени, сооружал из них силуэт немецкой овчарки, бросал в сердито клокочущую воду и осыпал солью. А потом стоял над кастрюлей, вооруженный исполинскими китайскими палочками, пока таймер не издавал свой жалобный звон.

Со спагетти нельзя было спускать глаз. Повернись я спиной, они запросто могли бы перемахнуть через край кастрюли и раствориться в ночи.

Спагетти алла пармиджана.

Спагетти алла наполетана.

Спагетти аль карточчо.

Спагетти альо э ольо.

Спагетти алла карбонара.

Спагетти делла пина.

И, наконец, жалкие безымянные недоеденные спагетти, которые я бесцеремонно убирал в холодильник.

Рожденные в кипении, спутанные веревки спагетти уплывали вниз по реке, которой был 1971 год, и пропадали из виду.

Я скорблю по каждой из них — по всем спагеттинам 1971 года.

Когда в 15:20 зазвонил телефон, я валялся на циновке, глядя в потолок. Там, где я лежал, образовалась лужица зимнего солнечного света. Точно дохлая муха, безразлично лежал я под софитами декабря.

Вначале я не опознал звук — даже не понял, что это телефонный звонок. Скорее, он походил на воспоминание, застрявшее между слоями воздуха. Но постепенно звук становился отчетливее, конкретнее, пока звонящий телефон не сделался тем, чем был. Ошибки быть не может. Стопроцентный телефонный звонок в стопроцентно реальном воздухе. Не отрывая спину от циновки, я дотянулся до телефона и снял трубку.

На том конце провода была девушка, девушка столь расплывчатая, что к шестнадцати тридцати она запросто могла бы совсем исчезнуть. Бывшая подружка одного моего приятеля. Что-то свело их вместе, этого парня и эту расплывчатую девушку, а потом что-то развело. Вынужден признаться, что я — без особой на то охоты — сыграл некоторую роль в том, чтобы они когда-то сошлись.

— Мне очень неудобно тебя беспокоить, — сказала она, — но не знаешь ли ты, где он теперь?

Я посмотрел на телефон, скользнув взглядом по проводу, по всей его длине. Провод был, естественно, подключен к телефонному аппарату. Я выжал из себя уклончивый ответ. В голосе девушки слышалась угроза, и я сознавал: никак нельзя допустить, чтобы меня втравили в эту некрасивую историю.

— Никто мне не говорит, где он, — отчеканила она ледяным тоном. — Все прикидываются, будто не знают. Но я должна ему сказать кое-что важное, поэтому — ну пожалуйста — скажи мне, где он. Обещаю, о тебе я даже упоминать не буду. Где он?

— Честно, понятия не имею, — сказал я ей. — Я его давно уже не видел.

Мой голос звучал точно чужой. Я не солгал насчет того, что давно с ним не виделся, но кое в чем слукавил: у меня были его телефон и адрес. Когда я вру, с моим голосом всегда происходит что-то странное.

Девушка молчала.

Телефон превратился в глыбу льда.

— Я правда не знаю, — повторил я. — Он давным-давно уехал, даже слова мне не сказал.

Девушка захохотала:

— Да ладно! Разве у него ума хватит? Мы говорим о парне, который шагу ступить не может, не объявляя об этом на всю вселенную.

Она была права. Этот мой приятель действительно не отличался сообразительностью.

Но я не собирался сообщать ей, где он. Иначе немедленно начнет названивать он сам и выяснять со мной отношения. Мне надоело влипать в чужое дерьмо. Я уже вырыл на заднем дворе яму и похоронил в ней все, что следовало похоронить. И разрывать эту яму я никому не позволю.

— Прости, но это правда, — сказал я.

— Я тебе неприятна, правда? — внезапно спросила она.

Я не знал, что сказать. Никакой особенной неприязни я к ней не питал, потому что я ее, в сущности, не помнил. Нельзя же сказать, что человек производит на тебя плохое впечатление, если он вообще в твоей памяти не запечатлен.

— Прости, — повторил я. — Но я сейчас варю спагетти.

— Прости?

— Я сказал, что варю спагетти, — соврал я.

Я продолжил игру: налил воображаемой воды в воображаемую кастрюлю, зажег от воображаемой спички воображаемую горелку.

— И что с того? — спросила она.