Григорий Диков - Пастух

Второй день допроса профессора Владимира Михайловича Бехтерева. Я обратился к нему сразу после Рождества и попросил оценить психическое состояние моего подзащитного. Владимир Михайлович согласился с готовностью — оказалось, что он следит за процессом по газетным публикациям и очень заинтересован личностью Петрова. По его словам, это дело представляет собой случай — редкий, но не невозможный — чрезвычайно систематизированного бреда, который может сосуществовать с внешне рациональным поведением. Петрова трижды возили из тюрьмы в кабинет к Владимиру Михайловичу, а вчера профессор явился в суд и отвечал на мои вопросы. Он весьма убедительно показал присяжным и судье, что Петров невменяем. Сегодня профессора допрашивал прокурор. Впрочем, беспокоиться мне не о чем: все вопросы поставлены так, чтобы подтвердить главное мое утверждение. Как я и понял, прокурор желает закончить это дело поскорее и найти удобное объяснение всем тем странностям, которые в нем возникли…»

На юго-востоке Московской губернии, в небольшом отдалении от железнодорожной станции Пустынь Ц-ской железной дороги, строится новый корпус тюремной больницы для душевнобольных. Пока же все заключенные, страдающие умственным расстройством, содержатся рядом, в старом здании, переделанном в 18… году из казарм уланского полка.

Некоторые из заключенных, по отдельному распоряжению надзирающего врача, задействованы на работах по строительству нового корпуса. Среди них трудится Нил Петров, другие пациенты больницы называют его «дохтур». О его истории писали в газетах около двух лет назад. Он много лет жил в столице, был вхож в аристократические круги и выдавал себя за врача Здесь же он просто столяр и кровельщик, по его старой професии. Вот он — высокий, седой и грузный, стоит на огороженном дворе у козел и стругает доску. Впрочем, если не знать о его прошлом, «дохтур» не сильно выделяется среди прочих работников. В последний год он отпустил пышную бороду, носит длинную рубаху и вообще отказался от столичных привычек.

По распоряжению профессора Бехтерева, Нилу разрешено работать с любым инструментом, даже с топором. Июньское солнце уже припекает порядочно, поэтому за поясом у Нила заткнута тряпица, которой он то и дело утирается от пота.

Из окна второго этажа, где расположены комнаты охраны и врачебные кабинеты, кто-то окликает Нила. Столяр кладет рубанок, отряхивает рубаху от стружек и быстрым шагом идет к главному зданию. Там его уже ждут: в конце длинного коридора приготовлена комната со столом и двумя табуретами. Как заведено, в последнюю пятницу каждого второго месяца к Нилу приезжает его сын, Елизар.

Елизар обнимается с отцом и начинает раскладывать на столе гостинцы: ветчину, яйца, пряники, туесок с медом. Потом достает пять пачек папирос и одну из них протягивает отцу. Тот с нетерпением открывает пачку и закуривает. После чего они садятся и начинают разговор.

Елизар рассказывает про своих детей, про работу, которую он выполнял в мае на пристани под Тарусой, о новом заказе, который его ждет в соседней деревне. Елизар доволен: наконец-то он будет работать рядом с домом и сможет ночевать в родной избе. А то, как назло, каждое лето приходится уезжать на заработки, и дети растут совсем одни, без отца.

Нил расспрашивает Елизара о родных местах. Высоцкого теперь не узнать: железная дорога рассекла село надвое, так что многие из семей снялись с места и уехали далеко на восток, в Сибирь. Правительство дает подъемные деньги, и, говорят, в верховьях реки Енисей можно бесплатно получить большой надел земли с пойменным лугом и участком строевого леса Только Елизар остается в родных краях — еще жива мать, Катерина Львовна, да и к Нилу кто тогда будет ездить?

После начинает говорить Нил. Он спокоен и весел: жизнь здесь все же легче, чем в тюрьме. Хотя вокруг много скорбных умом, Нил умеет с ними управляться. О других обитателях тюрьмы Нил говорит снисходительно, называет их «помешанными». Себя он таковым не считает, но со смехом признается, что уж лучше быть дураком, чем каторжанином. К тому же у него есть работа, к нему приезжает сын. Нил водит дружбу с плотниками из вольнонаемных и частенько беседует с докторами, среди которых есть несколько умных и интересных людей.

Иногда Нил вспоминает прошлое, хождения по Волге от Ярославля до Астрахани, жизнь в Петербурге. У него множество историй, забавных, поучительных и грустных. Нил знает, что Елизар любит их слушать. Однако Нил никогда не касается тех событий, что привели его в больницу для душевнобольных. Да и сам он уже не очень-то верит в существование брата, в волшебные заклинания, вещие сны и летающих ведьм. «Может быть, — говорит себе Нил, — это действительно помешательство, и я понемногу вылечиваюсь от безумия, преследовавшего меня всю жизнь? Во всяком случае, так мне говорил мой адвокат, а уж он-то знает…»

За разговорами наступает вечер, Елизару пора идти: последний поезд от станции Пустынь до Высоцкого отходит в десять часов вечера, а до станции около трех верст пешего пути. Он прощается с отцом; тот просит Елизара повременить, но потом отпускает: ведь верно — поезд ждать не будет.

За Елизаром закрываются ворота тюремной больницы. Солнце еще висит над горизонтом желто-красным шаром, июньская ночь спустится нескоро. Елизар идет по дороге, и от каждого его шага в воздух взлетает золотистое облачко пыли. В кустах ивняка поодаль, в низине за пшеничным полем, щебечут птицы. Елизар слушает их и думает о том, что еще два дня он проведет в Высоцком, и, может, услышит соловьев над Рекой. А рано утром в понедельник надо будет грузить на телегу инструмент и ехать в Ананьино, чинить крышу в сельской управе.

Хотя солнце низко и уже не так припекает, от дороги поднимается жар. Елизару душно, он поднимает руку и расстегивает пуговку на воротнике рубашки. Пальцы его нащупывают небольшой серебряный крестик, который когда-то дала ему мать. Отец потерял этот крестик в день их расставания, а мать потом вернулась и нашла его. Всю жизнь Елизар носил этот крест не снимая. А о том, что крест этот принадлежал не Ефиму, а Нилу — узнал только два года назад, когда к ним в дом пришел следователь.

Елизар идет, погруженный в мысли. Он вспоминает детство, думает о матери и о том, как же у нее достало сил столько лет скрывать от него правду.

Вдруг позади раздается стук копыт и скрип рессор — на станцию спешит коляска, запряженная парой лошадей. Елизар, не глядя, отходит на обочину, чтобы пропустить экипаж. Немного проехав вперед, коляска останавливается. Хотя солнце больше не печет, верх коляски все еще поднят, а изнутри слышны приглушенные голоса.