Лола Лафон - Маленькая коммунистка, которая никогда не улыбалась

Кэти К., официантка из дайнера [84], сказала в выпуске теленовостей, что Надя «ведет себя как ребенок в кондитерской. Она ест пять раз в день, заказывает стейк в семь утра и коктейль из креветок в одиннадцать; в общем, развлекается, как никогда не могла развлекаться у себя дома… Тип, который ее сопровождает? Она от него полностью зависит, он за все платит, он со всеми разговаривает. Мы с ней немного поболтали, пока он был в туалете».

Перес Д., бармен из отеля Great Western : «Она заказала клубничный дайкири, глядя по телевизору “Ботмена? Потом в выпуске новостей появилось ее лицо, и она прошептала: “Я не этого ждала, я разочарована, я так разочарована”».

Буфетчицы, официанты, владельцы станций технического обслуживания, зеваки, дежурные в гостиницах, кассирши, прохожие – сколько бесплатных свидетелей, они везде и всюду наготове, они в восторге от того, что участвуют в этой невероятной телевизионной слежке. Любой, заметив ее за столиком в ресторане, тут же принимается записывать, что и в каком порядке она ест. Другие царапают на клочке бумаги номер ее машины. Третьи, четвертые, пятые и так далее уверены, что видели, как она, пьяная, ковыляла через игровой зал, или заметили ее в автобусе, в супермаркете, в сквере, кому-то она показалась толстой и одинокой…

Все происходило под камерами, но после того, как за мной годами следили агенты Секуритате, засечь которых никак не удавалось, приятно было увидеть наконец тех, кто за мной следит.

1999

Короткие, зачесанные назад волосы, скромные сережки, черный в тонкую белую полоску костюм деловой женщины, темные тени на веках… Бывшая гимнастка – гостья передачи Stade 2 [85]. Разговор идет по-французски.

Журналист:

– Власть вас все же баловала, разве нет?

Она с досадой:

– Если я пользовалась такими уж привилегиями, зачем тогда мне было… уезжать, бросать свои медали, свою семью? Я…

Ее перебивает какой-то румын из публики, он внезапно начинает говорить, без микрофона его никто не слышит, он тычет в нее дрожащим пальцем и, похоже, требует отчета, можно уловить имя Чаушеску. Она что-то мямлит. Журналист приглашает нежданного свидетеля за стол, тот отказывается и садится на место, бледный и явно взволнованный. Передача продолжается.

– В 1989 году, через несколько недель после вашего приезда в Соединенные Штаты, мы попытались заключить сделку. Вернее, мы попросили П. устроить встречу с вами, он потребовал за это десять тысяч долларов, мы отказались. П. отправился в ресторан с другим… клиентом, из японского журнала; тогда я позвонил вам в номер. Почему, если вы действительно были узницей, почему же вы не спустились в тот момент, ведь он оставил вас совсем одну?

На экране появляется и тут же исчезает юмористический рисунок, иллюстрирующий бестактный импровизированный суд над Надей К.: «Но пытать-то ее они все-таки не станут?» И снова в объективе Надя, она очень возбуждена:

– Ты приезжаешь в страну, ничего не зная… П. сказал: «Если ты что-нибудь такое сделаешь, отвезу тебя обратно в Румынию!» Я боялась… боялась смерти! Вот потому и сидела тихо. Я уже говорила, что П. на мне зарабатывал деньги. Он делал все, чтобы меня продать. А я была узницей в… свободной стране! ( Шепотом. ) Знаешь… Не было никого, кто бы мне помог. Кто бы мне ПОМОГ (Это последнее «помог», произнесенное громче, еще долго отдается эхом на площадке.)

Журналист кивает, улыбается, затем, поудобнее устроившись в кресле, вспоминает их первую встречу в 1983-м, в Бухаресте:

– А помните, Надя?.. Нет? Вы попросили у меня шоколад и американские сигареты. Да? Ну так можете прийти ко мне за ними когда только пожелаете! Здесь есть все, что вам требуется, все!

Все смеются.

Декабрь 1989

И тут она снова делает паузу, чтобы отдышаться. 16 декабря 1989 года Надя исчезает.

– Когда опомнишься, подай знак! – иронизирует Бела в телерепортаже.

– Думаю, я скоро увижу Надю на соревнованиях по гимнастике, ну, то есть, если у нее найдутся деньги на входной билет, – добавляет пророческим тоном президент американской Федерации гимнастики.

А директор знаменитого актерского агентства на вопрос, как спортсменку оценивают в последние дни, отвечает:

– После того как она вот так вот исчезла, ее вряд ли удастся продать. Надо же все-таки и самой хоть сколько-то вкладываться!

Бывшая коммунистическая икона где-то скрывается, а процесс идет своим чередом. Если только не правильнее было бы назвать все это заупокойной мессой. Отпевание мира, который именовали блоком и который был отгорожен проржавевшим железным занавесом. Потому что здесь-то, в конце концов, этого злодея из второсортного фильма если и не любили, то уважали. А сам мир за пределами нашего? Неумолимо суровый, но все же по-своему прекрасный мир. Обучение детей за счет государства. Дисциплинированность, красота стремительных мускулов, блеск красно-золотой звезды, безмерность мечты, битва между равными, поединок века между первопроходцами.

Работницы с загорелыми руками, улыбающиеся крестьянки в цветастых платках, сверходаренные женщины-ученые со строгими прическами, преследуемые поэтессы-затворницы, спортсменки… о, что за пластика у их гимнасток, у этих чистых, лукавых и невероятно сильных детей. И все это закончилось: мир стал прозрачным, началась перестройка, их женщины, словно вырвавшись из кошмарного зеркала, стали такими же, как другие, такими же, как мы. Изголодавшиеся шлюхи, нищие и растерянные матери, бесцветные девочки-подростки, подхватившие припев либеральной попсы, топ-аферистки-бизнесвумен-модели, нескладно говорящие в бесконечных телепередачах о том, как жаждут расстаться с рухнувшим, переставшим существовать 19 декабря 1989 года миром, и каждые десять минут их прерывают обещаниями свежего ветра.

А вот эту главу мне на самом деле незачем вам показывать. Здесь мы с вами на равных, мы одинаково зависим от того, что читали и слышали, поскольку нас там не было, ни той ни другой.

Слушая, как серьезно вы меня уверяете, что в Румынии думали, будто вы способствовали народному восстанию, которое привело к свержению Чаушеску, будто вы стали его катализатором, а ваш побег – доказательство невозможности для кого бы то ни было терпеть этот режим, я улыбалась.

– Если вкратце, получается, сначала вы сломали систему непогрешимого олимпийского компьютера, затем свергли диктатора? Неплохо! – подвела я итог, и вы на другом конце провода весело, почти с детской гордостью, согласились…

В Бухаресте я встречалась с людьми, которые в декабре восемьдесят девятого были на Piaţa Universităţi – Университетской площади – в момент, когда там раздались первые выстрелы. С людьми, которым пришлось два дня ползать по собственным комнатам: они не могли выпрямиться, потому что пули залетали в окна, прошивали квартиры насквозь, и никто не знал, кто в кого стреляет. Я познакомилась с людьми, чью пятнадцатилетнюю сестру раздавили танки…