Ким Су - Чудо-мальчик

Когда я начинал говорить о матери, отец смотрел на меня с таким ошеломленным выражением лица, словно совершенно забыл ее. «Ты знаешь, почему я начал пить?» — спрашивал он меня в таких случаях. «Как я могу знать то, — недоумевал я каждый раз, когда он задавал этот вопрос, — что хранится глубоко в его душе?» — но вслух я говорил: «Почему?» Дождавшись вопроса, он тут же невпопад отвечал: «Я хорошо знал ее, но забыл». Но однажды он признался, что все-таки помнил ее. Это случилось в тот раз, когда он спросил меня: а знаю ли я, какой была мать? «Ведь я начал пить, чтобы забыть одно лицо», — сказал он. Я сразу догадался, кому оно принадлежало.

Мой отец был замечательным человеком, который мог сделать для сына все, чтобы тот вырос настоящим человеком. Однако всякий раз, выпив бутылку сочжу, он открывал крышку новой. Наверно, как бы он ни пытался забыть то лицо, оно вновь и вновь всплывало перед ним. Я не расспрашивал его о причине, но теперь, когда я задумываюсь об этом, то склоняюсь к мысли, что, похоже, так оно и было.

Когда отец вдребезги напивался, он превращался в самого беспомощного мужчину в мире. В детстве, пока я не окончил третий класс начальной школы, пьяный отец обнимал меня и плакал, и я, прижавшись к нему, тоже заливался слезами. Я плакал даже не оттого, что мне было грустно, а оттого что моя грусть становилась тем сильнее, чем больше я плакал.

Что касается матери, то с самого моего рождения она была для меня почти призраком. Мне сказали, что она умерла сразу после того, как произвела меня на свет. После смерти матери не осталось ни одной фотографии с ее изображением. Поэтому отец был единственным, кто помнил ее лицо, и, для того чтобы забыть его, он каждый день пил сочжу.

По свидетельству родственников, когда отец с видом полностью опустившегося, потерянного человека вернулся к себе на родину, он привел с собой только одного ребенка. Я вырос, сося грудь деревенских тетушек, поэтому в повседневной жизни у меня не возникало тоски по матери. Но когда я расстраивался из-за пьяного отца, то всегда думал о ней. Для меня мысль о матери была связана с некой душевной болью. В глубине сердца я понимал, что, если бы она была жива, то, скорее всего, она обнимала и утешала бы отца, а не меня. Хотя если бы она была жива, то он, конечно, не пил бы столько, пытаясь забыть ее.

Отец в любое время года ежедневно выпивал как минимум три бутылки сочжу. Так продолжалось, пока однажды, в то время как он ходил в туалет, я не стащил остатки его выпивки. В тот раз я залил их себе в рот, упал на пол и, лежа там, думал, до чего же быстро вращается Земля. Что до отца, то для него третья бутылка была похожа на таинственное лекарство, приготовленное доктором Джекилом, потому что, покончив с ней, он менялся на глазах, словно мистер Хайд [12] Герои книги шотландского писателя Роберта Стивенсона «Странный случай доктора Джекила и мистера Хайда», которая была впервые опубликована в 1886 году в Лондоне. .

Опьянев, он становился жестоким и страшным, часто кричал, что устал от самого себя, и у него уже нет сил жить, и что для меня будет лучше, если он немедленно умрет. Затем, опьянев еще сильнее и разгорячившись, он вытаскивал из шкафа небольшой флакон размером с большой палец. Он кричал, что во флаконе находится яд. Тогда я не мог понять, почему отец жил, храня такую страшную вещь, но сейчас, когда я оглядываюсь назад, меня не оставляет странная мысль о том, что, возможно, именно благодаря тому флакону с ядом он и мог жить. Как ни парадоксально это звучит, он, вероятно, жил, решив вынести столько страданий, сколько сумеет, поскольку знал, что, проглотив тот яд, может мгновенно умереть и прекратить мучения.

Когда отец напивался до бесчувственного состояния, он становился совершенно беспомощным, и в такие моменты у него был вид человека, готового принять роковое решение. В подобные минуты у меня не оставалось даже времени подумать, насколько глупо выглядит мое поведение. Ни о чем не спрашивая, я просто вцеплялся в его руку, в которой он держал флакон с ядом, так чтобы он не мог его передвинуть, и с криком: «Папа, не умирай!» вставал перед ним на колени и тер ладони друг о друга [13] В корейской культуре, когда умоляют простить, чувствуя вину, или просят о трудновыполнимом желании, встают на колени и трут ладони друг о друга. , умоляя его не пить.

В нашей комнате поднимался шум, и тогда хозяин дома рывком открывал дверь и, перемежая свою речь руганью и проклятиями, орал отцу: «Заткнись! Если хочешь умереть, выпей наконец крысиный яд и сдохни!» Когда отец так напивался, именно этот человек обзывал его бродячей собакой, слоняющейся в переулке, это он давал мне, ученику шестого класса, совет — не приближаться к отцу, и это он говорил, что у него есть хорошая идея, как одним ударом избавить отца от плохой привычки пить.

Только когда отец увидел, как я, послушавшись глупого совета хозяина дома и напившись, расставался со своим скудным ужином, он пришел в себя. После того случая, хлебнув лишнего, он уже не грозился, что хочет немедленно умереть, а лишь пил водку и, тяжело вздыхая, говорил мне, что мы с ним самые одинокие, печальные и жалкие люди на свете.

У отца была передвижная лавка — синий однотонный грузовик, покрытый вмятинами, словно скомканный лист бумаги. В нем он в течение всего года продавал разнообразные фрукты и ягоды. Отец торговал целый день, и только около десяти часов вечера, когда по улицам бродили одни лишь пьяницы, еле державшиеся на ногах, он обычно готовился закрывать лавку.

В ту роковую ночь, о которой рассказывал полковник Квон, подгадав время, я пошел помогать ему — укладывать непроданные яблоки, груши и другие фрукты обратно в ящики. Класть надо было осторожно, чтобы не побить фрукты, поэтому я, невольно вздыхая, бережно переносил их в ящики. Заметивший это отец тут же пресек все мои вздохи, заявив, что и у фруктов есть уши. Из-за того что приходилось быть аккуратным, дело продвигалось медленно, и я еле управился за двадцать минут.

— Что это сейчас находится в руке школьника, которому не нравилось держать даже карандаш? — шутливо спросил отец, заводя машину и трогаясь с места.

Не понимая, к чему он это говорит, я посмотрел на него, а затем перевел взгляд на ложку в своей руке.

— А, это? — сказал я, сообразив, о чем он спрашивает. — Сегодня по телевизору выступал экстрасенс Ури Геллер. Когда он со словами «Согнись, согнись» потер пальцем ложку, она внезапно на глазах у всех резко изогнулась. Оказывается, силой мысли можно сгибать предметы — такую способность человека называют психокинезом.

— По телевизору, — уверенным тоном начал отец, — в основном передают одно вранье. Так что, что бы там ни показывали, никогда не верь. Это все обман.