Антоний Амурский - Путь

В этой папке Феникс хранила свои работы.

— Только завершенные, только отменного качества — подчеркнула она.

Первой лежала картина, изображавшая Ангела с высоко поднятыми крыльями. Подогнув ноги, он замер в стремительном движении. Под ступнями его была потрескавшаяся каменная плита. Трещинки в ней Феникс, видно, прорисовывала с особым удовольствием. Ангел вот-вот готов был ринуться вниз. На дальнем плане проплывали розовые облака, окружая торчавшие колы.

Марио поразился ее проработке. Он с благоговением взял картину. И поразился еще больше — картина была нарисована на каком-то материале, который он уже смутно когда-то трогал. Он задержался, водя пальцами по поверхности.

Марио видел сны особого качества. Они были иногда настолько яркими, что казались ему реальней, чем жизнь. Все детали обычно воспринимались отчетливо, а сюжет этих историй, рассказанных ему, пока он спал, обычно был четким и отлаженным.

И Марио был абсолютно точно уверен, что в руках у него был материал того самого свертка из бутылки с вином. Тот сон помнился ему особенно четко. И опять Марио внутренне содрогнулся.

Феникс определенно не даст ему жить спокойно.

— Меня интересуют твои эмоции — Феникс преданно смотрела ему в глаза, — эти сюжеты… Они начали приходить ко мне совсем недавно…

Марио отложил картину с Ангелом и посмотрел на следующую.

На ней не было ничего, кроме мускулистого мужчины в центре. По пояс он был погружен в бетонные плиты, которые, срастаясь к краям изображения, превращались в монолитную ровную поверхность. Сам мужчина как бы рвался из этих плит, опутанный громадными цепями и колючей проволокой. На лице отразилось колоссальное напряжение и гримаса боли.

— «Сапсан, борющийся с собой» — сказала Феникс и подняла взор на Марио.

— Она… Как настоящая — Марио провел пальцем по вздутым венам, напряженным мышцам и выступившей крови.

Картина вызывала бурные эмоции. Именно чувства, переданные на картине, испытывал Марио в начале своей борьбы с самим собой. Чувства борьбы с чем-то, во сто крат сильнее тебя. Чувство, что бороться надо, хоть и нет надежды на победу.

— Он крутой — подвел Марио, — я даже не знаю… Просто буря внутри… Ты нарисовала застывшую бурю в человеке, который стремится прорваться. Вырваться, взлететь…

— На то он и Сапсан [58]! — глаза Феникс искрились счастьем. «Ее Аче» понимал ее картины. Это было для нее важнее всего.

Марио продолжал обводить взглядом каждую жилку, каждое прорисованное звено яростной цепи, каждую трещинку.

Феникс уже хотела переложить в другую стопку, а Марио все медлил, осознавая, с какой поразительной точностью Феникс передала нужные эмоции.

— Я не показывала их Индиго, он как-то был равнодушен ко всему…

Следующей была пропасть. Просто пропасть, в которую падали люди. Они падали не все вместе. В самом низу был изображен толстяк, который тянул за веревки двух других людей, стремясь выкарабкаться. Двое тянули следующих людей, а уже следующие тянули людей на краю пропасти. Люди соскальзывали в эту пропасть, и чем ближе — тем больше. И в верхнем правом углу был уже знакомый мужчина, который тянул за веревки и цепи этих людей прочь от пропасти, напрягая все тело как бурлак.

Марио опять заворожено смотрел на эту картину.

— …Круууто…

Феникс понимала, что показывает свои творения далекому от искусства человеку, но то, как он воспринимал это искусство, не могло ее не радовать.

— Это он один вытягивает их, да? И благодаря ему даже этот жиртрест не падает в лаву, да?

— Уголек, ты абсолютно догадлив. Конечно, я до конца не понимаю эти сюжеты, которые приходят мне. Я просто рисую их.

Марио переложил картину в соседнюю стопку.

Остальные картины были не менее яркими, но уже не такими чувственными. Когда они уже заканчивали рассматривать третий десяток, и Марио своей неотесанной лексикой пытался описать увиденное, запиликал сигнал на плите.

— Пирог готов! Баклуша, убирай со стола.

По пути к плите Феникс успела передумать.

— Бери плед с дивана, пойдем на улицу!

Марио расстелил плед на нагретой крыше. Они расположились с тарелками, ароматным виноградным пирогом и кружками дымящегося кофе.

— Эти сюжеты, они просто нахлынывают на меня. И я просто уверена, что надо их зарисовать, поэтому я могу остановиться и начать рисовать прям посреди дороги. И хорошо, если блокнот окажется под рукой. Если нет — приходится терпеть. И очень важно рисовать, пока так тонко чувствуешь каждую мелочь, каждую детальку…

— Мммм — лишь промычал Марио с полным ртом. Прожевав, он выговорил:

— Как-то странно. Я думал, ты сидишь и все придумываешь.

— Придумываю когда по учебе тему задают. Долго сижу и долго придумываю. И получается хуже.

Марио отпил кофе.

— Но те, которые приходят сами… Те, которые приходят сами, они чудесны! Я страдаю из-за того, что до конца не могу выразить даже как я сама чувствую эту картину. То есть я ее чувствую гораздо больше, чем потом получается изобразить. Мастерства, наверное, не хватает…

— Спой, Соловушка, спой…

И Феникс пела. И пела, когда доела. И потом, когда они зашли внутрь и Феникс взялась за кисть. Она залезла на стремянку.

— Уголек, подожди пока. Я не выхожу из дома, пока не нарисую что-нибудь стоящее.

— А я никуда и не собирался.

И «Уголек» лег на диван, следя за каждым ее движением.

Феникс грациозно перемещалась по стремянке вверх и вниз, когда надо было найти нужную краску. Марио смотрел, как она странно углублялась в работу над каким-либо одним куском картины на полчаса, а потом, когда она отодвигалась, там проявлялся трепещущий красками элемент.

И при всем при этом она непрестанно щебетала. И Марио никак не мог привыкнуть к этому пению, до сих пор покрываясь тонким слоем мурашек.

«И как у нее энергии хватает» — Марио подумал, что его бренное тело не смогло бы так скакать по ступенькам утром в воскресение.

— Аче, вон там, еще левее, то черное облако — Феникс встала на носочки, указывая Марио на стену.

Марио стоял на верхней полке стремянки и отсюда дотягивался кисточкой почти до потолка, куда Феникс уже дотянутся не могла.

— Вижу. И что теперь?

— Палитру! — Феникс тянула снизу кусок круглой фанеры, — бери и черным рисуй! И серого добавь, синего, голубого, как внизу, видишь?

— Угу.

— Вот так и рисуй! Попробуй, это не сложно!

Прикусив язык, Марио начал возюкать краской по фанере. Набрав жесткой кистью краски, он плюхал ее на стену и стремился размазать, пока та не грохнулась куском вниз. И так раз за разом.

Марио предстояло дорисовать верхнюю часть картины, по возможности как можно больше. Ничего сложного, просто облачка и темные силуэты потухших домов. Но Марио хотел справиться с вваленными обязанностями с честью.