Пилип Липень - Ограбление по-беларуски

— Министр? Поёт?

Рыгор остановился от удивления, но Юрась взял его под локоть, тактично направляя к залу, и сказал, что пора занимать место.

— Странно, что вам об этом неизвестно. Вот программка, здесь всё написано. Садитесь на первый ряд. А мне надо ещё несколько минут повстречать гостей, а потом запереть вход.

Сжимая программку, Рыгор спустился к первому ряду, оглядываясь по сторонам. Полого уходящий вниз зал был почти пуст, десяток-другой старичков заняли разрозненные места на ближних к оркестровой яме рядах. Рыгор сел ровно посередине первого ряда, определив положение середины по люстре на потолке и стыку огромных красно-золотых штор на сцене. Поглазев на обрамляющие сцену узоры с колосьями, серпами и молотами, балконы и мощные цветные прожекторы, он наконец раскрыл программку. Она представляла собой сложенный втрое лист белой бумаги, и на первой странице значилось: «Летучий Голландец. Рихард Вагнер при поддержке Министерства Культуры». Внутри сообщалось, что исполнитель главной роли — министр культуры, Алесь Михасевич, и что спектакль идёт с двумя антрактами.

Прозвенело три звонка, и все люстры плавно погасли наполовину, оставив в зале желтоватые сумерки. Рыгору было видно, как в оркестровой яме появился на цыпочках Юрась, присел перед стоящей на полу аппаратурой и нажал несколько кнопок. Зазвучала знакомая увертюра. Юрась поднял голову на Рыгора и вопросительно повёл подбородком, приставив указательные пальцы к ушам. Рыгор понял, что вопрос касается громкости музыки, и одобряюще показал ему большой палец. Бурное начало увертюры позволяло оценить мощные колонки, выдающие удивительно сочный бас. «Где Юрась нашёл такую аппаратуру? Звучит роскошно! Но акустика в зале, конечно, не та, не та. Музыку нужно слушать в небольшом герметичном помещении, с гасящими звук стенами. Но чья же это запись? Караян? Или Бём?» — так раздумывал Рыгор.

Когда увертюра кончилась, высокий занавес пришёл в движение и раздвинулся. Открылся белый задник с нарисованными на нём мачтами и парусами; сцена же играла роль палубы. Рисунок был выполнен, скорее всего, углём, в условном графическом стиле; мачты уходили под самый потолок, паруса раздувались, на корме корабля виднелся небольшой флаг, с едва различимой подписью «Антось». «Опять Антось! Вот это да! Всё у него получается! И котики, и корабли», — впечатлился Рыгор. Из колонок звучала тревожная музыка, изображающая волнующееся море, но его тревога побеждалась мужественным хором матросов.

Когда тревога была побеждена окончательно, на сцену важно и величественно вышел министр, завёрнутый в свою мокрую белую простыню. На сцене простыня вовсе не выглядела комично, как в министерском кабинете, теперь она полностью превратилась в древнегреческую тогу, пусть и не вполне уместную для немецкого моряка. Министр нёс в руках табурет, он поставил его возле задника в том месте, где был нарисован мостик и штурвал. С видом, преисполненным капитанского достоинства, министр поднялся на табурет как раз в тот момент, когда хор матросов затих. Рыгору не терпелось узнать, будет министр петь или станет только раскрывать рот под фонограмму — и к полному его удовольствию, оригинальный голос оказался вырезанным из записи на манер караоке, а министр действительно запел. Конечно, до Ханса Хоттера ему было далеко, но он очень старался, и Рыгор от души радовался, а после первой партии присоединился к аплодисментам, поднятым старичками. В этот момент открылась и закрылась дверь в зал, и кто-то опоздавший, воспользовавшись короткой заминкой, быстро прошёл по ступеням вниз и сел позади Рыгора.

Кроме министра, в спектакле не было занято ни одного актёра, и все остальные партии звучали в записи. В это время министр прогуливался по сцене, по-наполеоновски заложив руку за отворот простыни на груди. В конце первого отделения старички устроили министру настоящую овацию, встав с мест и выкрикивая «Браво!» слабыми ломкими голосами.

Рыгор тоже захлопал и хотел встать, но на плечо ему легла тяжёлая рука.

— Не двигайся! Сиди тихо! — приказал незнакомый голос. — В твою голову смотрит толстый ствол.

Рыгор почувствовал что-то твёрдое, уткнувшееся ему в шею. Сомнений не было — его выследил спецназовец. Молнией мелькнула мысль: вряд ли тот захочет поднимать шум среди спектакля. И Рыгор мгновенно решился — он рванулся вправо, вскочил и, пригибаясь, побежал вдоль ряда. Спецназовец грозно заорал «Стоять!», лязгнул затвор. В этот же момент Рыгор с размаху перескочил деревянный барьер, отделяющий зал от оркестровой ямы, и полетел вниз, слыша над головой грохот автоматной очереди и звон разбитого стекла. Похоже, спецназовец стрелял вверх и попал в люстру.

Высота была небольшая, но Рыгор приземлился неудачно, упав на стоящий внизу стул и сильно ударившись бедром. Он лежал на боку, в неудобном положении, запутавшись в пюпитрах, пытаясь подняться и бежать дальше. Но счёт шёл на секунды: через несколько мгновений рядом вздрогнул пол, и тяжело топнули чёрные ботинки. Спецназовец навёл на него автомат и велел подниматься.

Войдя внутрь библиотеки, Лявон остановился у входа и в восхищении озирался. Опасения оказались напрасными, внутри она была столь же хороша, как и издалека. Огромный холл освещался сквозь прозрачную крышу, лежащую на лёгких металлических конструкциях. Поддерживая стекло, они уходили вверх, меняли форму, переплетались и терялись в высоте. Всю эту сложную систему несли на себе два ряда глянцевых жёлтых колонн, идущих по обеим сторонам холла, а за колоннами располагались лестницы, ведущие выше, к ядру «реактора», как уже называл про себя библиотеку Лявон. У правой лестницы важно стоял пожилой усатый вахтёр в синем мундире и фуражке, он делал вид, что не обращает внимания на Лявона.

Насмотревшись на металлоконструкции, Лявон подошёл к вахтёру и сказал, что ищет Академию наук. Вахтёр подтвердил, что Академия наук теперь находится здесь и что Лявону нужно на пятый этаж, но пропустить его он просто так не может, сначала надо записаться в библиотеку. О позднем времени и конце рабочего дня он не сказал ничего. Запись производилась здесь же, на небольшом журнальном столике, и заняла несколько минут. Вахтёр внёс анкетные данные Лявона в большую тетрадку в клетку, с толстыми и желтоватыми от времени страницами, и выдал ему картонный пропуск, на котором значились имя, фамилия и порядковый номер Лявона. Вахтёр указал ему рукой на лестницу и поворот коридора, за которым нужно было сесть в лифт, и предупредил о сильном сквозняке.

«Старенький, вот и боится сквозняков», — рассеянно подумал Лявон, медленно поднимаясь по лестнице и озираясь по сторонам. Но сквозняк действительно оказался необычайно мощным — ещё подъезжая к пятому этажу на лифте, Лявон услышал порывистый шум, какой бывает от сильного ветра во время грозы. Когда дверь открылась, и он шагнул из лифта в коридор, воздушный поток сдул его волосы набок и заставил пошире расставить ноги. Коридор уходил по дуге вправо и влево и, видимо, охватывал кольцом ядро реактора. Лявон повернул направо, чтобы ветер дул в спину, а не в лицо.