Олег Бондарь - Убитое счастье (СИ)

Сейчас щеколда оказалась открытой. Юля сгоряча резко дернула дверь на себя, она слегка поддалась, но, тут же вернулась обратно. Кто-то сильный удерживал ее с другой стороны.

— Значит, так? Ну и ладно. Сиди там, а я сейчас милицию вызову.

Юля накинула щеколду, закрыв неизвестного внутри сарая. Изнутри послышался издевательский смешок. Она не поняла, к чему он. Ведь, по идее, запертый злоумышленник должен был чувствовать себя неуютно.

Она различила движение внутри, осыпающийся под ногами уголь, а потом все затихло. Попыток вырваться наружу неизвестный не предпринимал. Хотя сделать это было несложно. Дерево от времени потеряло прочность, и дверь вывалилась бы от одного хорошего удара.

«Наверное, ждет, пока я уйду», — подумала Юля и, вдруг, поняла, что ей действительно нужно уходить. Хоть и поздно, до нее дошло: надумай неизвестный выбраться и напасть на нее, она не сможет себя защитить. Ночная погоня была такой несусветной глупостью с ее стороны.

О чем она думала, на что рассчитывала?

Тузик, конечно, хорошая собачка, но она — обыкновенная дворняга и не приучена набрасываться на людей. Попугать еще — ладно, а полагаться на реальную помощь не приходилось. Хорошо еще, что злоумышленник не сумел разобраться в ситуации и дал ей шанс.

Теперь нужно успеть воспользоваться им. Сматываться поскорее, закрываться на все запоры и ждать, пока приедет Игорь.

Может, действительно, милицию вызвать?

Мысль, конечно, здравая и, возможно, даже правильная. Однако первоначальный азарт уже миновал, безумная храбрость исчезла без следа, а вместо нее закрадывался холодный, липкий, парализующий страх.

Она не могла понять, как оказалась здесь среди ночи.

Что на нее нашло?

И лишь представила, что еще нужно стоять на улице, набирать номер, объяснять, что произошло, ей стало не по себе.

Нет, скорее в дом!

Господи, она так далеко зашла, как же теперь возвращаться обратно?

Между тем, Тузик успокоился. Наверное, надоело бесполезно рычать на запертую дверь. Теперь он все свое внимание сосредоточил на хозяйке, справедливо требуя похвалы за бдительную сторожевую службу.

Юля машинально погладила собачку по голове и медленно, то и дело, озираясь, направилась к дому. Тузик сопровождал ее, резво наворачивал круги, путался под ногами и то и дело подпрыгивал, пытаясь лизнуть ее в лицо.

Войти в комнату, в которой он прожил всю свою жизнь, и которая всегда была для него самым родным и уютным уголком на всем белом свете, стоило Игорю больших усилий. Теперь она была чужой. В ней жил посторонний человек. Комната потеряла знакомую с детства ауру, пропиталась чем-то мерзким и неприятным. Вроде бы, та же обстановка, те же вещи, но и они теперь казались бездушными, посторонними, словно не имели к нему никакого отношения.

И еще этот отвратительный запах. Целый букет из дешевой парфюмерии немытого тела и еще чего-то, не поддающегося определению: гадкого, приторного. Когда Игорь вдохнул, его едва не стошнило. С большим усилием удалось протолкнуть обратно застрявший в горле и норовивший вырваться наружу плотный клубок. Подавив рвотный рефлекс, не дыша, подбежал к окну, растворил створку, и лишь, далеко высунувшись наружу, наполнил легкие свежим, приятным, даже показавшимся вкусным, ночным воздухом.

После этого смог обернуться и осмотреться. Всегда чистая и аккуратная, его комната выглядела сейчас запущенной и неопрятной. Постель неубрана, на полу крошки, фантики от конфет, прочий мусор На тумбочке и шкафу — толстый слой пыли.

Аккуратностью мамина подружка явно не отличалась.

Игорь брезгливо скомкал постельное белье, отнес в ванную, бросил в корзину, после чего тщательно, с мылом, вымыл руки.

— Игорь, ты что делаешь? — донесся из гостиной голос мамы.

— Порядок навожу после твоей квартирантки, — грубо ответил Игорь.

— Почему ты так со мной разговариваешь?

Судя по всему, после сделанного врачом укола матери полегчало, и она становилась похожей на саму себя.

Жаль.

Хоть и цинично так думать, но слабая и больная она внушала больше симпатии.

— А как мне говорить? Приютила бомжиху, отдала ей все деньги, чуть не подарила квартиру. А та в знак благодарности едва не отправила тебя на тот свет.

— Не смей! — Голос матери еще был слабым, но в нем уже пробивались знакомые металлические нотки. — Если бы ты меня не бросил, ничего бы не случилось. — И не надо наговаривать на несчастную женщину. Если бы она мне не помогала, я бы уже давно с голоду умерла. Родной сын ни разу не удосужился поинтересоваться, могу я сходить в магазин или нет.

— Мама, не начинай, пожалуйста…

— Что значит, не начинай? Как ты со мной разговариваешь? Разве для того я тебя растила, чтобы на старости выслушивать такое?

Спорить бесполезно. Знакомая заезженная пластинка завелась заново и, пока не проиграет до конца, глупо было ее останавливать.

Но Игорь, все же, решился.

— Мама, я вижу, тебе лучше. Наверное, мне пора уходить. У меня дома одна жена на шестом месяце беременности, и ей тоже, может быть, нужна помощь.

— Ты опять об этой пришмандовке! Да кто она тебе такая? Я — твоя родная мать! Роднее меня у тебя никого нет и быть не должно!

Она нашла в себе силы подняться и теперь стояла у двери в прихожую, очень худая в грязной ночнушке с растрепанными неопрятными волосами. Ее лицо было искривлено злобой, даже не злобой, лютой ненавистью.

От нее веяло холодом. Она казалась Игорю чужой и страшной.

— Мама, тебе нельзя волноваться…

Игорь опешил, он не знал, как себя вести.

— Нельзя волноваться? Почему же ты меня довел до такого состояния? Я тебя растила, одна, без отца, не досыпала ночей, отдавала последнее… И какая благодарность…

— Мама!

— Что, мама? Ты мне рот не закрывай. Не дорос еще!

— Хорошо, мама, я не буду затыкать тебе рот. Я просто уйду. Если тебе нужна будет помощь, звони, только, обойдемся без лишних и никому не нужных разговоров. Ты должна смириться, что у меня есть своя семья.

— Смириться? Ты мне угрожаешь? Ты угрожаешь собственной матери? Вон отсюда!!!

Игорь снял с вешалки курточку и пошел к двери.

— Сыночек… — теперь голос матери был иным, снова тихим и слабым. — Не уходи…

Она плакала.

Игорю самому хотелось плакать. От незаслуженной обиды, от того, что у него все не так, как у людей.

Но он смог пересилить собственную слабость. А вот с чувством жалости совладать не смог.

Курточка снова оказалась на вешалке, он ушел в бывшую свою комнату закрыл дверь и закурил. Впервые закурил в этой квартире. Раньше строго запрещалось. Но сейчас ему было наплевать на бывшие запреты. Горечь дыма была необходима, чтобы заглушить тоскливую боль в душе, а также, чтобы перебить приторный запах, который, казалось, намертво впитался в стены и с непостижимой легкостью вытеснивший отсюда его собственный дух.