Александр Бахвалов - Время лгать и праздновать

А вот и школьная улочка!.. Как всегда, в тени. Солнце освещает ее из конца в конец лишь весенними утрами. Памятной приметой кинулся в глаза обшарпанный красно-кирпичный угловой столб школьной ограды — досюда ее, первоклассницу, провожала и тут встречала Серафима. За столбом начиналась первая в жизни свобода длиною в несколько десятков шагов, до прямоугольных, тоже красно-кирпичных колонн перед входом в здание школы — крошечный, но захватывающий дух самостоятельный полет с жердочки на жердочку. Иногда на этом пути она догоняла державшихся за руки близнецов Тамгиных, Игоря и Олю, чье прилежание год за годом ставили в пример. А в классе их не любили, подстраивали разные каверзы — и не только потому, что примерность брата и сестры была для всех бельмом на глазу, куда больше завидовали их привязанности друг к другу, как привилегии. Время от времени на класс «накатывало»: вокруг доведенных до слез близнецов разыгрывались шаманские пляски с причитанием дурацких стишков:

При этом всем впавшим в безобразие, истошно орущим девчонкам всегда хотелось оказаться на месте Оли, а всем мальчишкам — на месте Игоря. Но если вожделенное чужое нельзя отнять, его нужно испакостить. Лучше — скопом. Это как суд линча, стихийная оргия, где зачинщиков нет.

Однажды близнецы не пришли. Кто-то сказал — перевелись в другую школу, и Юля забыла о них — пока этим летом не увидела на людной пригородной платформе. Они стояли в стороне от всех и, как влюбленные, держались за руки. Юля не узнала бы их, наверное, если бы не знаменитая родинка над переносьем Оли, делавшая ее похожей на индуску. И хотя Игорь был выше и у него пробились черные усики, полногрудая Оля казалась старше. Отрешенно глядя по сторонам, они и тут казались чужими всем вокруг. Провожавшая Юлю в город дочь хозяина дачи сказала, перехватив Юлин взгляд:

«Я их знаю, они у речки целовались». Как у всякой сплетницы, у нее была слабость подсматривать.

Уже в троллейбусе вспомнилась плакучая береза во дворе школы, вокруг нее малышня неизменно затевала игры.

пискляво доносились оттуда слова считалки.

В детстве так немного нужно для радости. Каждый день представляется праздником, которому мешают взрослые. А между тем до настоящих радостей так далеко!..

«Надо хорошенько подумать и отобрать все, что следует взять с собой, — напомнила себе Юля, поднимаясь по лестнице. — Одежда понадобится дорожная, пляжная и вечерняя. Ну, для дороги — спортивный костюм, на пляж — купальник да сарафан, а вот что там носят все остальное время?..»

Снимая в прихожей плащ, она вспомнила о Доме кино, и ее поглотила ближняя забота того же рода. Она ни разу туда не ходила (как и путевка, фильм «не для широкой публики» был тоже подарком матери: ширпотребом отца не переплюнешь, вот она и подыскала, что ему не по зубам) и долго не могла решить, что надеть. Может быть, там принято как проще, в стиле молодых художников?.. Ну уж нет!..

«Девушка в джинсах напоминает розу в самоварной трубе», — говорила Татьяна Дмитриевна.

Перекопав все в шкафу, Юля отобрала глухое черное платье. Во-первых, в нем она выглядит старше, во-вторых, к нему есть модные туфли и сумка.

Ни по пути домой, ни из дому Юля не позвонила Нерецкому. Увлеченная приятными хлопотами, она воображала себя Наташей Ростовой, собирающейся на первый бал. И это сравнение, как верно найденное определение охватившему ее чувству, сделало ощущение праздника таким полным и ярким, что она без сожаления отстранилась от всего, чтобы не навредить этому чувству.

Выйдя на пенсию, Мефодич подался в маркеры. Шел не без опаски, приступал осторожно — новое дело, требует освоения, то се… А тут всего и забот: поглядывай на часы да получай согласно таксе. Одно название маркер, а по делу — тот же вахтер.

Полжизни проходивший в начальниках охраны трикотажной фабрики, Мефодич никак не мог отделаться от чувства, будто его перевели с понижением. Рассудить, какое, к черту, понижение, на пенсии человек!.. Так-то оно так, сам на пенсии, а натура?.. Натура как была, так и осталась — с одной стороны, желающая быть на примете у вышестоящих, с другой — чувствовать подчинение подчиненных, с третьей — видеть, как лебезят перед тобой жуликоватые работницы, скрытно проносящие через проходную готовую продукцию. Иную прижмешь, так она… кхе… на все согласная, только не срами. И отовсюду получаешь моральное удовлетворение. А здесь?..

Поначалу перемена обстановки терзала Мефодича, как медленная болезнь. И не удивительно, что т а м он потреблял спиртное когда положено, а здесь — без всякого порядка. Не на свои, само собой. Тут ставят с выигрыша. Не все, а настоящие игроки. Случается — и любители. Которые уважительные. Помнится, первое приглашение обмыть удачу до слез проняло трепетно бюрократическую душу Мефодича, вроде бы вошли люди в положение. И вошла во вкус натура… Года не прошло, а продержаться до вечера в трезвом виде — ежеденный искус.

Вместе с обязанностями сменились и понятия и взаимоотношения с человечеством, поскольку изменилось само человечество. Раньше оно состояло из начальников, подчиненных и бабочек-несушек с бегающими глазками и льстивыми улыбочками, а теперь — из таких граждан, которые играют в бильярд и которые не играют. Игроки в свою очередь делятся на тех, кто играет «на интерес», и на шантрапу, любителей разных, которые не то чтобы поставить с выигрыша, за пользование инвентарем копейки не передадут.

Из времен года остались только два периода: «сезон» и «не сезон». Нынешнее лето — хоть брось. Не сезон. Хужее не было. Каждый день почти что топаешь домой, как будто тебя безвинно премии лишили. Может, причина в дождях?.. А с другой стороны, когда еще как не в такую погоду погонять шары?.. Вчера, например, ни одного стола не расчехлил. Думал, и сегодня с тем же успехом. С утра ввалились двое тунеядцев, нащелкали на два рубля с копейками, надымили «Примой» и смотались. Казалось, тем дело и кончится. Но есть бог на свете!.. С послеобеда Мефодич уже не обращал внимания, сколько столов расчехлено, ему хватало того, что на одном, самом строгом, третий час кряду, по обыкновению, с разными разговорчиками, сражались первейшие в городе игроки: ладный высокий парень в форме гражданской авиации и чуть не вдвое меньше его ростом Роман Шаргин, по прозванию Курослеп.

Опасаясь невзначай спутать имя с прозвищем, Мефодич взял за обычай никак его не называть. Спутать было проще простого, прозвище пришлось, как по заказу, сидело на удивление!.. Никому и в голову не придет разбирать, откуда слово взялось и почему пристало к человеку. Вроде с ним и родился. Во как.