Александр Бахвалов - Время лгать и праздновать

«Была мечта!.. — злобно бросил проходивший мимо пожилой человек в зеленых очках. — Местные власти, радетели не по разуму, приказали срубить. Мол, если не по-нашему написано, значит, против Советской власти».

«А по-какому и что было написано?»

«Название виллы. По-арабски «Джанап».

«Что это значит?»

«Мечта».

В довершение впечатления, на каменной лавочке за дверью было нагажено. Тут, надо полагать, обошлось без местной власти, хотя разница была в деталях.

Не умея заснуть, Юля свернулась калачиком и крепко закрыла глаза, ожидая появления своего светозарного храма.

Храма не было. В пустой темноте гулко раскатывался бесконечный собачий лай.

А под утро был сон, снилась дачная встреча с цыганом. Он был все тем же — до глаз заросшим, белозубым, в драной рубахе. И двигался все так же — по-звериному ловко, и явился как тогда — вслед за коротким густым шорохом брошенного на землю мешка, туго набитого сосновыми шишками. Сбросил, подошел к воде, нагнулся, плеснул в лицо, охнул и радостно промычал, как от вкусного. А когда выпрямился и увидел ее, тут же расплылся в улыбке.

Затем все было не так, как было, он не остался стоять, не спросил, вытирая широкие ладони о грудь: «Еще нельзя?», а продрался через кустарник, обошел лежавший на земле велосипед и, по-звериному цепко оглядевшись, присел рядом, оскорбляя запахом нечистой одежды, пота и табака, поблескивая серебряной серьгой-одинцом, торчащей вместе с толстой розовой мочкой из дремучей густоты курчавых волос.

«Уже можно», — услышала она и не удивилась, что он знал, что можно, это почему-то было очевидно, и она не могла ни возразить, ни убежать. Он подступил бессловесно, как жаркое лохматое животное, наделенное такой требовательной силой, настолько не ведающее ничего, кроме самое себя, с такой уверенностью вознамерившееся подчинить ее несообразно маленькую плоть, что она сразу изнемогла, обессилела от сознания своего бесправия, подневольной доли в этом извечном, диком, болезненном действе.

Очнувшись, Юля попыталась вспомнить что-то, подсказанное сном, но сон ушел и унес непонятое. От света утреннего солнца блестело золото на обоях. Она подошла к окну.

Чистое лазуритовое небо было очень к лицу светло-серой вершине Ай-Петри. Растрепанное ненастьем море разглаживалось. На дворе было тихо-тихо. И вдруг она вспомнила тишину Херсонеса, тысячелетнюю колонну и промелькнувшую на ней тень птицы — тоже тысячелетнюю. «Я, Матерь Божия, ныне с молитвою…» Юля забыла как дальше и заплакала.

Когда распогодилось и на пляж под Черным бугром потянулись купальщики, пора была уезжать. Последний вечер просидели в людном, грохочущем музыкой ресторане. Нерецкой был молчалив, медлителен и, встречаясь с ней взглядом, щурился устало и виновато. Голубые глаза на загорелом лице будто выцвели и онемели, не было за ними ни желаний, ни мыслей.

— Не хочу-у уезжать!.. — по-бабьи нараспев сетовала Юля, подлаживаясь под его настроение.

Сидючи рядом, она теребила завитки волос на его затылке, страдальчески морщила лоб и насмешливо улыбалась. Наполненный запахами вина и кухни ресторанный зал представлялся ей ритуальным местом, где собираются не просто, а с неким умыслом. Мужчины и женщины оделись в чистое, пришли и, следуя обряду, намеренно возбуждают себя вином, изливают друг другу немыслимые чувства, лихо похваляются, откровенничают, лгут. Это и глупо и так заразительно, что не проникнуться общим возбуждением невозможно. Бездумно жалуясь на необходимость уезжать, Юля ни на минуту не забывала, что она хороша, что на ней нарядное платье, что ее хрупкость и сильная фигура Нерецкого делают их «самой лучшей парой на всем побережье», как сказал сидящий с ними за одним столом носатый старик, в прошлом адвокат.

Все неприятное осталось позади, Юля пребывала в том самодовлеющем настроении, когда ничто не стесняет, не заботит, не страшит. Уверенность в неизбежности всех потерь и приобретений утвердилась в ней как чувство, с каким человек лжет, не задумываясь ни о каком другом значении неправды, кроме нужного ему.

— В этой неуправляемой толпе — ваше умение держаться, ваши лица!.. — Старик всплеснул рукой. — Инородные тела, благородное вкрапление!..

— А это хорошо — быть благородным вкраплением?..

— Ну, когда в глазах мельтешат одинаковые парусиновые брюки да майки с идиотскими английскими надписями, вы — как надежда, глядя на вас становится веселее на душе!.. Я любуюсь вашей косой, и будущее не кажется мне беспросветным!..

— У вас с Юлей взаимная симпатия.

— Правда. Вы мне нравитесь!.. — До этой минуты она и не подозревала, что может сказать такое постороннему человеку.

Старик и в самом деле нравился ей — как диковинка в ярмарочной толчее. Один нос чего стоит: величиной с сардельку и того же цвета, он занимает столько места на лице, что все остальное приходится отыскивать. Под сенью носа резвился крохотный алый ротик, изощрявшийся в бесчисленном разнообразии улыбок, в самых любезных, самых приветливых, самых сложных выражениях, точно изо всех сил пытался компенсировать страховидную неподвижность, которую придавал лицу вцепившийся в него чудовищный нос.

С первыми звуками нового танца у стола объявился молодой человек в розовом пиджаке, с мелко вьющейся копной нечесаных волос. Застывшая физиономия выдавала исполненное пьяной серьезности старание казаться трезвым.

— Могу я вшей девшкой?.. — Глядя на Нерецкого, он помахал рукой между пуговицами пиджака и лицом Юли.

— Если у нее есть желание.

— У меня нет желания!.. — едва не вскрикнула Юля. Лицо ее покрылось розовыми пятнами, верхняя губа брезгливо вздернулась, чуть не целиком обнажив два передних зуба.

— Нет, посмотрите на него! Пьяный обормот считает себя вправе приглашать кого вздумается! Ну, наглец!.. — вскипел старик, когда незадачливый кавалер убрался. — Вот где главная беда — мы истерзаны неуважением!..

— Вы не ждите уважения, и не будет причин терзаться!.. — Юля посмотрела на Нерецкого, как бы приглашая полюбоваться еще одним заблудшим, не понимающим того, что им хорошо известно.

— Как не ждать?.. Если общение неуважительно, оно вообще невозможно!..

— Того общения, которое уважительно, давно в природе не существует!.. — Пережившую неприятную минуту Юлю подмывало высказаться — как школьницу, хорошо усвоившую урок. — Розовому пиджаку нужно не уважение, а утоление желаний!.. Огляделся, выбрал партнершу и заявил об этом со всей корректностью, на какую способен. Всякий на его месте поступил точно так же.

— Позвольте, он же пьян!.. Не научен уважению, черт с тобой, но что твое состояние вызывает у людей отвращение, это ты должен понимать?.. Есть же элементарные правила приличия, эстетика общежития, если хотите!..