Вальтер Диггельман - Увеселительная прогулка

Настойчивость и постоянство, с которыми Вальтер Диггельман не устает обнажать перед читателем эту социальную подоплеку событий и характеров, в чем-то, пожалуй, даже и вредят роману. Они придают его смысловой структуре характер несколько жестковатой рационалистической прочерченности, ненужно резкой отчетливости, а некоторым персонажам отрицательного толка — излишнюю плоскостность, почти гротескную однолинейность. Но зато уж в чем в чем, а в отчетливости этой, в недвусмысленности выражения своего взгляда на изображаемую реальность Вальтеру Диггельману действительно не откажешь. Ибо даже там, где остается какая-то сюжетная или смысловая неясность, в конце концов и она оказывается оправданной, так что, если, к примеру, автор не обеспокоен тем, чтобы отделить в разудалых рассказах Оливера о его сексуальных похождениях долю реальности от явного эпатажа, в этом тоже есть свой смысл. Потому что не это в данном случае существенно и потому что доля реальности вполне могла быть здесь и достаточно большой, и весьма малой.

Впрочем, здесь мы подходим к пункту, который может потребовать все же некоторых разъяснений. Я имею в виду тот образный пласт романа, который связан с сексуальной тематикой и который, несомненно, не только обратил на себя внимание читателя, но мог, пожалуй, вызвать и известное недоумение. Классный наставник гимназии, спокойно констатирующий полную сексуальную «просвещенность» своих учениц, и шестнадцатилетние мальчики, охотно рассказывающие о своем интимном опыте и своих в этой сфере затруднениях; обыкновенный обыватель Вилли Кауц, заботливо напоминающий своим подрастающим дочерям, чтобы они начинали принимать таблетки, и просвещенный, умный, интеллигентный Эпштейн, который заявляет Оливеру, что, когда у него заведется подружка, он может без стеснения приводить ее домой и оставаться с ней наедине в своей комнате, а жене своей, нежно и глубоко любимой, не только не препятствует время от времени развлекаться с другими «партнерами», но даже поощряет ее к этому, будучи убежден, что это только укрепит их любовь… Все это весьма необычно, конечно, для советского читателя, привыкшего к совсем иному климату бытовой нравственности, и не удивительно, если кому-то покажется даже, что автор «позволяет себе» слишком многое и слишком явно сгущает краски, нагнетая всяческую «патологию».

Между тем ни какой-либо намеренной эротизации, ни даже особого сгущения красок здесь, в сущности, нет. И если на каждом шагу мы сталкиваемся в романе Вальтера Диггельмана с такими ситуациями, разговорами, представлениями, которые кажутся едва ли не скандальными, а изображаются между тем как нечто обыденное, то это вовсе не потому, что такова прихоть автора. Просто перед нами весьма добросовестное и точное воспроизведение того, что за последние двадцать лет действительно стало уже во многих странах Запада вполне обычной, повседневной реальностью. Речь идет о том нравственно-психологическом и социально-бытовом явлении современной жизни буржуазного Запада, которое известно под столь же громким, сколь и неправомерным названием «сексуальная революция».

Что это такое — «сексуальная революция», о которой столько говорят сейчас на Западе и о которой написаны горы публицистических и философских книг, десятки и сотни психологических трудов и статистических исследований? В самых мудреных определениях ее смысла и значения и в самых разнообразных ее описаниях недостатка, как нетрудно понять, не наблюдается. Но если бы о том, что она такое, спросить, к примеру, того же Оливера Эпштейна, он, пожалуй, не только заверил бы, что все «проще простого», но не затруднился бы, конечно, воспользоваться авторской подсказкой и сформулировать суть проблемы в своем обычном дразняще метафорическом стиле. Сексуальная революция? Это когда секс — все равно что увеселительная прогулка.

И он был бы прав, предложив такое определение, ибо в самом деле оно ничуть не хуже многих других, какими пользуется буржуазная социология, да и по сути своей весьма точно. Потому что при всей сложности того комплекса явлений, который обнимается понятием «сексуальная революция», все-таки суть действительно в том, что в результате долголетнего и массированного воздействия на общественное сознание при помощи печати, радио, телевидения и прочих средств «массовой коммуникации», наперебой рекламировавших идеи «сексуальной революции», в глазах миллионов людей на Западе, особенно молодых, кардинальным образом изменилась прежде всего сама аксиология полового чувства. И смысл этих изменений состоял именно в принципиальном высвобождении области секса из-под традиционной власти высших, духовных эмоций, в отделении секса от любви, чувственности от чувства, в признании за эротической чувственностью совершенно самостоятельной ценности, в «реабилитации» чисто чувственного удовольствия как вполне естественного, нормального, вполне нравственно-законного.

Отсюда и все те существеннейшие сдвиги в традиционной морали и нравственно-бытовых нормах, которые просто не могли не проистечь из этого нового понимания сексуальности. Отсюда и широковещательные съезды и конференции сексологов, где нравственно оправдываются и признаются равно «законными» и «нормальными» любые формы сексуальности; отсюда и легализация порнографии, и эпидемия сексокоммун — словом, все то, что дало повод одному видному американскому социологу предпочесть ставшему уже привычным названию «сексуальная революция» иное, более, как он считает, точное — «сексуальные дебри». Ибо это действительно дебри, и дебри настолько густые и непролазные, что, право же, роман Вальтера Диггельмана может претендовать, в сущности, на воспроизведение всего лишь каких-то подступов к ним. И если тем не менее он может показаться нарочитым, то разве лишь потому, что роман этот — одно из первых у нас переводных произведений серьезной западной литературы, непосредственное и вплотную обращенное к этой новой, весьма грустной, но и весьма характерной реальности современной жизни Запада.

Обращенное — ради чего? Разумеется, вовсе не ради воспроизведения этой реальности самой по себе. Сцены, ситуации, разговоры, связанные с сексуальной темой, — все это в романе Диггельмана отнюдь не нейтральный бытовой фон, но объект такого же внимательного и пристального художнического исследования, как и все остальное. Чувствуется, что автор хочет разобраться во всей этой непростой материи не меньше чем его главный герой, прочитавший, по свидетельству Оливера, кучу книг по сексуальной психологии.

Правда, что касается Эпштейна, то ему, как это следует из романа, такая задача оказывается не вполне по силам. Видно, даже на таких, как он, незаурядных, умных, немало повидавших в жизни людей вся эта апологетическая беллетристика, доказывающая благодетельность новой сексуальной морали, оказывает все-таки свое действие. Более того, судя по некоторым сценам романа, кое-какие из ходячих мифологем, связанных с оправданием «сексуальной революции», произвели, кажется, известное впечатление и на автора.