Леонид Корнюшин - Полынь

Тихон поджал губы, моргнул и промолчал. «Опять своим сынком хвастает», — подумал он.

Наконец за станционными постройками прогудел паровоз.

Уже совсем близко в зеленоватое небо выбросились клочья черного дыма. Тонко, вибрирующе запели рельсы.

— Идет, — постным голосом сказал Тихон.

— Идет! — враз оживился Егор Федорович и пошел на середину платформы. Выражение озабоченности появилось на его лице. Тихон на расстоянии последовал за ним.

— С глупыми вопросами не лезь! — сказал Егор Федорович наставительно.

— Само собой, — сказал Тихон, старательно кивая головой: все, мол, понятно.

И едва только Петр — высокий, широкоплечий, с темной буйной шевелюрой, в светло-сером новеньком костюме и со светлой мягкой шляпой в руках, — едва он показался в дверях вагона, как Тихон наклонился к Егору Федоровичу, восхищенно прошептал:

— Герой! Вот это сын, елки-моталки. Не нашей шантрапе товарищ!

Егор Федорович только вздернул плечи, как бы говоря: «Я это давно знаю».

— А я думал, придется на попутных добираться, — ясно улыбнулся Петр, спрыгивая с подножки и подходя к отцу.

— Здорово, сынок! — Егор Федорович острым стремительным взглядом окинул крупную фигуру Петра от волос до черных туфель и, оставшись довольным, смешно, нахохлившимся петухом, пошел на него, а тот, смеясь, подставил свое широкое плечо, и они по-мальчишечьи закружили друг перед другом.

— Здравствуй, батя, здравствуй, — говорил Петр, продолжая теснить отца к краю платформы и фыркая от избытка радости.

— Садись, победил, — усмехнулся Егор Федорович, отступая от сына и снова, еще пристальнее, разглядывая его. — Крепок ты!

«Соловьем заливаешься, жизнь хорошую построил. Тебя бы всадить в мою шкуру», — подумал Тихон, выдавив на губах скучную, завистливую улыбку.

— А это Тихон, — сказал Егор Федорович, взяв Петра под руку. — Ты еще малышом к нему в сад заглядывал. Помнишь?

— Хорошо помню, как же, — сказал Петр, — пожимая руку Тихону.

— Очень благодарны, Петр Егорович, за вниманьице, — сказал Тихон и снова старательно закивал головой.

— Смотри, какая красотища! — растроганно произнес Петр, оглядывая гнедых коней и широкую, с новыми березовыми решетками тележку.

Егор Федорович улыбнулся:

— Люди помнят твою любовь к коням. Хотя в машине бы лучше. Ты привык там, в верхах!

— И хорошо, что ты в тележке приехал. Детство припомню. Сено, видно, свежее.

— В ночь косил.

Выехали.

«Видать, в месяц тыщи три старой деньгой заламывает, никак не меньше, — думал Тихон, и от этой мысли его даже пот прошиб. — В какую жизнь вышел! А когда-то сорванцом бегал по деревне. Времена, елки-моталки!»

— Наконец-то ты пожаловал, Петр, — сказал намеренно громко и вдохновенно Егор Федорович, когда телега перестала трястись по неровному булыжнику пригорода и мягко, с тихим шелестом покатилась по пыльной проселочной дороге. — А мы, признаться, с матерью все глаза проглядели.

— Дела, отец. Я еще в мае к вам рвался. Но ты же знаешь, какая моя работа. Просидел весь год над книгой. С головой ушел в нее. По горло работы!

Егор Федорович поправил кнутовищем сбившуюся шлею:

— Да об чем речь! У тебя, известно, колокольня повыше нашей. Книгу-то новую пишешь?

— Да. О повышении плодородия наших суглинков.

— На большое дело ты замахнулся. А та, старая твоя книжонка, она у нас на столе лежит. Про обработку льна. Читаем мы ее.

«Сейчас в аккурат и самый бы момент ему про моего Василия намекнуть, как раз про науку заговорил, — с досадой подумал Тихон, беспокойно перекидывая с руки на руку вожжи. — Оборотистый черт, этот Егор, словами так и стелет».

Лошадь шла неторопливой рысью. Говорили с ленцой, о пустяках. Кругом стояли недвижно травы, будто остекленевшие. Сильно парило.

— А мать будет здорово рада твоему приезду, — продолжал Егор Федорович. — Напекла-наварила столько, что за весь свой отпуск не поешь. Хорошо, Петр, что в эту пору приехал! На охоту сходим. Ты ведь это баловство любил раньше. Может, отвык в столице? — И подмигнул любовно-насмешливо.

— Отвык, — отвечал Петр.

— Ничего удивительного в том нету, — Егор Федорович в широком жесте развел руки, как бы давая понять Тихону, что в Москве этими пустяками заниматься не положено.

— Там высшие умы работают, — сказал Тихон в тон Егору Федоровичу.

— Именно! — тот пожевал губами. — Образование — великая штука.

— Батя, деревня ведь тоже другая стала, — заметил Петр, оглядываясь.

— Оно-то, конечно, сынок, так. Ежели рассуждать по-книжному. Или по газетке. Ну а на самом деле еще живем темновато. Чего греха таить. Да ты поживешь — увидишь.

Дорога круто поползла под гору. Желто-ржавый суглинок тянулся мимо, то тут, то там пестрели огнистые, как разгорающиеся костры, цветы полевых диких маков. Казалось, земля охвачена чем-то томительным и буйным, точно небо перед грозой. Сладостно пахло гречишным медом. Петра охватила теплая, хмельная истома.

— Хорошо как! — сказал он порывисто. — Так и дышит земля привольем.

— Богатое лето стоит, — Егор Федорович разгладил усы. — Нынче в нашем колхозе льны толково уродились. У нас на Смоленщине даже льнокомбинат открывают.

— Уголь, кажется, бурый нашли? — спросил Петр.

— И уголек рубят. Это под Сафоновой. Помнишь, Петр? Ездили мы туда с тобой?

— Помню, смутно, правда.

— Ты у меня памятливый! — с горделивой ноткой в голосе проговорил старик. — С детства таким был.

Тихон с непроницаемым видом сидел впереди. Изредка, оттопыривая губы, шипел на лошадь, в разговор не вступал.

— Сестренка выросла, наверно? — спросил Петр задумчиво.

— Куда там! Невестится. К тому же звеньевая в полеводстве. Грамоты имеет. Э-э, да что эти грамоты! — Егор Федорович вздохнул. — Бумажками сыт не будешь, — и, повернувшись, глянул на сына. — Вот ты у нас по крупному горизонту ходишь. Ты погоди, не кривись. Слава есть слава. А она об тебе по всему району идет. Ученый Зотов — кажный знает!

— Как же! Я в областном центре был прошлым летом, — промолвил Тихон, искоса наблюдая за лицом Петра, — так и там даже про ваше имя слыхал.

— Авторитет — это категорический факт, — для весомости довода Егор Федорович ткнул перед собой кулаком.

— А как товарищи, с которыми я в школе учился? Андрей Погашев где?

— Застрял в самых низах, в мазуте. На Богодиловской станции электриком работает.

— А Маякин?

— Куча детей у него. Женку взял, правда, из города. Бригадиром в колхозе ходит парень. Шибко водкой увлекается.

Помолчали.

— Послушай-ка, Петр, — обеспокоенно сказал Егор Федорович, — ты что же один к нам? Жену с дочкой чего не прихватил?

Петр думал о чем-то другом, не ответил.

Между тем солнце поднялось над дальним курганом. Близко от дороги вилась, то пропадая, то снова появляясь, крошечная речонка, похожая на синий поясок. Негорячие лучи малиновыми нитями ложились на дорогу и на высокую некошеную траву. Из-под самых ног лошади, шурша крыльями, взлетали сытые дрозды.