Лидия Сычева - Уже и больные замуж повыходили

Замуж выскочила еще в университете за симпатягу-однокурсника, по неистовой, испепеляющей страсти, которая казалась мне не только единственной, но и последней в жизни. Мальчик, конечно, оказался глуп, инфантилен и подл — нашему сыну скоро шестнадцать, деньги нужны как никогда, а папаше до ребенка и дела нет. (Игорек мой — редкий красавчик, я обязательно его вам покажу, когда вернемся.) Развелась через год. Родители повздыхали, купили мне однокомнатную квартиру в кооперативе и укатили за рубежи добывать довольствие. Я, правда, тогда уже много работала на радио, даже в прямом эфире. Но жить на одну зарплату, как вы понимаете, было в нашем кругу не принято.

Конечно, я искала счастья в личной жизни, и мужик на меня клевал, — Эллочка кокетливо повела золотистыми ладными плечами и извиняюще улыбнулась. — Вот вы говорите, — она неожиданно вернулась к нашему вчерашнему разговору, — что я потребительски отношусь к мужчинам. Но что в этом плохого?! Девочки, за каждую женскую улыбку, за любой знак внимания, не говоря уж об отношениях более глубоких, мужчина должен платить! Да-да!

И не просто незримыми чувствами в душе или цветастыми словесами, а конкретными материальными вливаниями. Мужчина — это действие, поступок. Это, образно говоря, сталь, которую ежедневно надо закалять. Мы развращаем мужиков своим бескорыстием, они теряют отличительные видовые качества. Когда я стала вчера этого толстого турка бомбить, так вы сразу замахали на меня — брось! Мол, у него две жены, детей много, жизнь тяжелая. Меня это ничуть не волнует: если взялся волочиться за белой женщиной, то будь добр, раскошеливайся. А если нет средств, то сиди при своих турчанках и интересах!

— Эллочка, но ведь ты подаешь ему надежду, — мягко укорила Рая, — человек может потерять терпение!

— Никакие это не надежды, а обыкновенные отношения полов, которые всегда игра, — объяснила рассказчица. — Везде есть победители и побежденные, кто кого, ничего не поделаешь.

— Неужели и в любви так? — подивилась я Эллочкиным рассуждениям.

— Любовь… — она выговорила это слово по-дикторски четко, чуть театрально и вздохнула, поправив на небольшой груди полоску купальника. — Я лежала сегодня, думала и вдруг поняла, что о прошлом моем безумстве теперь можно рассказать. Все случившееся даже смешно. Лет…надцать назад я улетела отдыхать в Дагомыс, Игорек был совсем малышом, и я оставляла его на няню и на хорошего парня Вову, спортсмена-штангиста, последнее мое увлечение. Вова был добродушно-беспомощным, груда мускулов, глаза собачьи. Скучен до невозможности, но Игорек его любил, иногда мне кажется, что он до сих пор Вовку помнит, хотя этого никак не может быть. Перед отъездом штангист красил мне ногти на ногах, у него движения очень точные, четкие, даже удивительно, как у такой громады все бережно получается. Вовка стоял на коленях, в одной руке кисточка, в другой — склянка с лаком, поднял на меня глаза, спросил: «Хорошо?» — и в ту же секунду я поняла, что непременно изменю ему в Дагомысе, что я просто обязана восстать против этой тупой преданности и покорности. И он что-то уловил, потемнел, совсем стих и все Игорька жалел, гладил по голове. В тот момент мне Вовку стало жаль, но в душе зрело и другое чувство, мстительное — во чтобы то ни стало заставить его страдать, мучиться. Мне вдруг захотелось, чтобы он заорал, или ударил меня, или просто плюнул. Все войны на свете случаются не потому, что люди не могут удержать мира, а потому, что им надоедает лицемерие.

Но ненависть моя — как облачко — появилась и пропала. А Дагомыс затянуло тучами, шли дожди. От скуки я часто ходила на переговорный пункт — звонила Игорьку, штангисту. Здесь я и встретилась с Юрой. Телефонные кабинки у нас были расположены напротив друг друга. Юра кричал жене, что доехал и заселился нормально, я орала Вовке, что у меня все отлично и что я очень по нему скучаю. Мы одновременно закончили разговор, вместе, светски беседуя, двинулись по каменистой дорожке к пансионату. С самого первого взгляда, с самых первых, внешне дежурных, фраз: — «Не повезло с погодой…» — «Да, сезон на сезон не приходится…» — меня охватило волнующее, сладкое предчувствие греха, азарта; на море собирался шторм, небо ходило волнами, и мне казалось, что настоящая, трагическая любовь моей жизни настала. Я мнила себя «дамой с собачкой», не хватало только длинного платья и шляпки. Мы поднимались вверх, к белым жилым корпусам, а я тайно радовалась своему падению, потому что безошибочно знала — мы скоро будем вместе, будем любить друг друга развратно, свободно и открыто. Я чувствовала себя непобедимой, единственной женщиной и в то же время испытывала жуткую, подчиненную тягу к его телу, к холеным рукам, к волевому, намеренно небритому подбородку. Мы шли все медленнее, мне было жарко, но я точно знала, что была возбуждающе бледна и что партнера моего нужно немного придержать на поводке, чтобы он был злее, жестче и надежнее. Но он, как выяснилось, тоже был не промах…

И началась наша курортная эпопея. Как, каким словом назвать мое тогдашнее состояние? Любовь? Страсть? Безумие? Мы не могли разлучиться ни на минуту, он провожал меня даже до пляжного туалета, каждое мгновение одиночества казалось нам преступным. Погода, наконец, установилась, мы днями целовались у моря, у меня распухли и ныли губы, он позвонил жене, чтобы не приезжала — дожди. Мне нравилась его кожа, его тонкий нос с чуть заметной горбинкой, нравилась его бодрость и его усталость, и даже его хвастливые рассказы об экзотических странах (он работал океанологом) мне были приятны, будто я их рассказывала сама. Мы понимали друг друга с полуслова, полужеста, полувзгляда, мы так спешили наслаждаться, что я опоздала на самолет и еще дней пять прожила зайцем в его комнате; он заплатил огромную взятку, чтобы я летела с ним, а в аэропорту, как само собой разумеющееся, я отдала ему ключи от моей квартиры.

Помню, как возвратилась домой. Было воскресенье, няня гремела посудой на кухне, Игорек с Вовкой играли в кубики. Они строили на ковре высотную башню, которая у них неизменно разваливалась. Я вошла тихо, виновато, долго на них смотрела. Мускулистый доверчивый Геракл и белобрысый мальчик в красной футболке. Тут был совсем другой мир — спокойный, справедливый, устоявшийся. «Привет!» — как можно веселее обратила я на себя внимание.

Вечером, когда Игорек заснул, штангист собрал свои вещи в спортивную сумку с надписью «Сборная Москвы», захватил тридцатидвухкилограммовую гирю и ушел. Больше я его никогда не видела.

А Юрий Гурский, великая любовь моей жизни, совершал подвиги антигероя. Как-то в два часа ночи раздался телефонный звонок. Я подняла трубку, и та заговорила печальным, утробным Юриным голосом.