Андрей Скубиц - Легко

Младенец уже проснулся, удивленно смотрит на меня из своей кучки — вероятно, меня хорошо видно в свете углей. Как будто хочет сказать: что, а ты все еще здесь? Глазки у него темные, темнее, чем у мамы, похоже, он еще не до конца понял, стал ли я за это время добрее или же лучше на всякий случай заорать, как бестия, если я к нему приближусь. Слегка размахивает ручонками. Лежит достаточно близко от меня; мне видно, что его светлая одежка уже немного испачкана, особенно на рукаве, — черт его знает, сколько времени он в той же самой одежке. Она ведь кладет младенца на землю. Конечно, на его одежде остаются пятна.

Десять секунд, а она все еще сидит на корточках.

Нет, она присела не только пописать. Нет, не только пописать.

Сидит и сидит, и смотрит на нас, точно видно, как она напрягается. Глазам своим не верю. Но это именно так, дамы и господа. Она будет срать, тут, перед нами будет срать, в пяти метрах от того места, где она только что ела, в пяти метрах от ребенка.

Не то чтобы это меня как-то раздражало, у меня пустой желудок, мне просто не хочется вдыхать специфические запахи. Плюс есть вероятность, что я на что-то наступлю, когда захочу прогуляться. Ну и что, раз будет вонять, мы сменим позицию. Нужно шевелиться, об этом знали еще в старые времена. Через пару месяцев здесь будет только буйная растительность, не так ли? А мы будем ходить кругами, в стороне от вони, и ждать, когда из говна вырастет урожай.

Может, заорать?

Сейчас она уже настолько действует мне на нервы, что я готов был орать на нее, как на трехлетнюю соплячку. У нее самой ребенок. А кто бы тогда был я, если бы начал на нее орать? Воспитатель? Нет, проигнорирую. Вообще уже не верю, есть ли смысл реагировать на это нормально, в общепринятых рамках; это я ощущаю себя здесь чужеродцем, чужеродец не на своем месте в этой ситуации тотального, тотального…

Да это просто демонстрация, только чего, не знаю. Своеволия.

Она явно хочет нам показать, насколько отличается от тех баб, которые живут в нашем мире. Любой ценой, даже если нас стошнит. Ей наплевать. Она крутая.

А я воспитан по-другому. Младенец все еще смотрит на меня. Проверяет, как раньше те крестьяне перед Камна-Рекой.

Не понимаю даже своей реакции. Я мог бы ее схватить за руку — но это не возымеет никакого эффекта, это не тот тип женщин, которых можно схватить за руку. Она просто воспринимает меня как чужака, кого-то с другой стороны стены, не более того. Это должно быть так, иначе она бы не сделала того, что сделала. Всего лишь требовалось обойти машину, и все. Хотя, конечно, и там остались бы следы. Она не нуждается в интимности, этим она меня страшно уязвляет.

Всего-навсего отойти и скрыться за машину.

то есть… в нашем садике будут играть в домино трое мальчиков и две девочки-цыганки… не так ли, мышонок?

А как же каштан?

значит, где я? На распутье между западной материалистической цивилизацией и восточной мудростью. Мышонок — как статуя стоит на своем мнении и ждет от меня какого-то серьезного контраргумента.

…секси?

Когда я его раздену?.. секси — без всего… говорим о каштане.

Я люблю домино… и мне нравятся девочки. Нужно подумать… Ладно, нужно прийти в себя.

Мышонок Маус… пойдешь к мальчикам? Не знаю, понравится ли мне это… Я бы тебя взяла себе. Ладно, посмотрим, сколько времени уже. Может, дедушка Мороз вмешался. Времени уже полчаса прошло.

Презеля по-прежнему нет. Господин министр тоже не соизволили вмешаться, великого чуда не произошло, пока только малые чудеса.

Встаю и вальяжно иду к машине. Кажется, все в порядке, такая же, как мы ее оставили. Дверец с другой стороны тоже уже нет. Как это произошло? Ну да, что-то с ними опять произошло. Что произошло со мной? По сути, девчонка за все это время еще не сказала ничего, что не являлось бы миллион раз слышанными клише, из чего можно заключить, что внутри нее за все это время ничегошеньки не изменилось. Да ведь и я ничего не сказал такого, что не было бы клише, на этом уровне меня держит сама ситуация. Но дело еще и в моменте высказывания, не только в способе: клише может содержать и правду, если оно сказано к месту и удачно, я и хотел это сделать. С позиции доверия. Почему Шулич все время мне в этом мешал? Почему он ей предложил бурек? Ясно, что потом уже ничто не помогало. Я говорил только общеизвестные вещи, все ведь просто, только говорить их нужно умеючи. Так, как надо. Может, я просто кретин?

Не хочу смотреть на эту бабу, как она у нас на глазах покрывает известно чем все, что для меня имеет значение.

Пауза. Спокойно. Нужна пауза.

Когда я заглядываю в машину не нагибаясь, только через переднее окно, мне кажется, со стороны водителя чего-то не хватает.

Конечно, понятно же, там опять что-то стащили.

Мне уже все равно.

Пусть Шулич этим занимается. Он со своим утверждением «на машине еще можно ехать». Пусть он сам разбирается, что не так. Ему даже в голову не приходит контролировать машину! Я должен это делать. Хотелось бы мне видеть, как он собирается вести машину по Кочевскому Рогу без аккумулятора, без дверей и без руля: если у него это получится, тогда сам Франц Шаркези может выдать ему диплом о вождении по-мужски. А тормозить так, ногой по земле. Меня не волнует. Ничто меня не волнует, машина и так уже никуда не едет, что бы ни случилось. Нужно найти другой вариант.

Ни на что не похоже. Все почему-то рушится. Здесь мне лучше бы вообще замолчать, по-любому не имеет смысла. Русские. Из России. Пришли и заселились в наши лучшие сказки. Сначала делать массажи, а потом нас просто избивать. Где она нашла этих русских! Всегда кто-то другой, одни преступники вокруг! А мы по-прежнему там, где мы есть.

Когда я обернулся в сторону огня, Агата уже вернулась на свое старое место рядом с ребенком, который улыбается ей. Там, где она недавно сидела на корточках, осталась только кучка детских салфеток. Вероятно, было очень приятно и освежающе, ее задница должна издавать такой чудесный аромат, как никогда ранее. От этих шикарных современных салфеток из соцприюта, то есть казармы, по ее мнению, совершенно неподходящей для жизни. Откуда она всеми возможными способами хочет сбежать. Просто удивительно, какие у них умные дети, ко всему привычны.

Плевать мне на этих цыган. Она хочет в дом матери и ребенка. Пожалуйста, счастливого пути, руль вы уже украли, давайте, дальше разгребайте сами.

Когда я снова подошел к огню, меня зашатало, как будто пьяного, приступ легкого головокружения, хотя я и не ел бурека; просто качает. Хорошо было бы что-нибудь выпить. В горле пересохло, жажда страшная.

Я сажусь.

Я:Слушай, Агата, раз уж нам нечего делать и мы никуда не едем, можно тебя кое-что спросить?