Никола Юн - Всё на свете (ЛП)

Он смотрит на меня, выражение его лица трансформируется из боли в замешательство, а потом в страх.

— Иди. Возвращайся, — говорит он.

Моя мама хватает меня за руку и пытается меня оттащить. Я едва осознаю, что у нее истерика. Она сильнее, чем я думала, но моя нужда увидеть Олли сильнее.

— Ты в порядке? — выкрикиваю я снова, не двигаясь.

Он медленно и осторожно выпрямляется, будто что-то болит, но боль не отражается на его лице.

— Мэдс, я в порядке. Возвращайся. Пожалуйста. — Весь вес наших чувств друг к другу повисает между нами.

— Я обещаю, что в порядке, — снова говорит он, и я позволяю оттащить меня.

Мы возвращаемся в тамбур до того, как я начинаю осознавать, что наделала. Я и правда только что выбежала на улицу? Рука моей мамы как тиски на моем предплечье. Она заставляет меня посмотреть на нее.

— Я не понимаю, — говорит она, ее голос пронзительный и озадаченный. — Почему ты так поступила?

— Я в порядке, — говорю я, отвечая на вопрос, который она не задавала. — Я была там всего минуту. Менее минуты.

Она убирает свою руку и поднимает мой подбородок.

— Зачем рисковать своей жизнью ради совершенного незнакомца?

Я не достаточно искусная лгунья, чтобы прятать свои чувства от нее. Олли пробрался мне под кожу.

Она видит правду.

— Он не незнакомец, верно?

— Мы просто друзья. Друзья в сети, — говорю я. Замолкаю. — Извини. Я не думала. Мне просто хотелось убедиться, что он в порядке.

Я потираю руками предплечья. Мое сердце бьется так быстро, что ему больно. Чудовищность того, что я наделала, захлестывает меня, и я дрожу.

Моя внезапная дрожь устраняет вопросы от мамы, и она включает режим доктора.

— Ты чего-нибудь касалась? — спрашивает она, снова и снова.

Я отвечаю отрицательно, снова и снова.

— Я должна выбросить твою одежду, — говорит она, после того, как я приняла душ, на котором она настаивала. Она не смотрит на меня, когда говорит: — И следующие несколько дней нам стоит быть очень осторожными, чтобы убедиться, что ничто…

Она замолкает, не может произнести слова.

— Я была там менее минуты, — говорю я в наших же интересах.

— Иногда хватает и минуты. — Ее голос звучит так, будто ее здесь нет.

— Мам, мне жаль…

Она поднимает руку и качает головой.

— Как ты могла? — спрашивает он, наконец встречаясь со мной взглядом.

Я не уверена, спрашивает ли она о том, что я вышла на улицу, или что лгала. На эти два вопроса у меня нет ответа.

Как только она уходит, я иду к окну в поисках Олли, но не вижу его. Он, возможно, на крыше. Я иду в кровать.

Я и правда была на улице? Как пах воздух? Был ли ветер? Мои ноги касались земли? Я дотрагиваюсь до кожи на руках, на лице. Она изменилась? А я?

Всю свою жизнь я мечтала оказаться снаружи. И теперь, когда это произошло, я ничего не помню. Только вид Олли, согнувшегося от боли. Только его голос, твердящий мне вернуться.

Я практически уже сплю, когда открывается моя дверь. Мама застывает в дверном проеме, и я держу глаза закрытыми, притворяясь спящей. Она все равно заходит и садится на кровать возле меня.

Долго время она не двигается. Затем наклоняется, и я уверена, что она собирается поцеловать меня в лоб, потому что делала так, когда я была маленькой, но я откатываюсь от нее, все еще симулируя сон.

Не знаю, почему так делаю. Кто эта новая Мэдди, такая жестокая безо всяких причин? Она встает, и я жду, когда закроется дверь, и только потом открываю глаза.

На моей прикроватном столике лежит черная резинка.

Она знает.

На следующее утро я просыпаюсь от криков. Сначала думаю, что это снова семья Олли, но крики доносятся очень близко. Это моя мама. Я никогда не слышала прежде, чтобы она повышала голос.

— Как ты могла так поступить? Как ты могла впустить незнакомца?

Не могу услышать ответ Карлы. Тихо открываю дверь спальни и на цыпочках выхожу на лестничный пролет. Карла стоит у основания лестницы. Моя мама всячески меньше ее, но это незаметно из-за того, как Карла уменьшается из-за ее криков.

Я не могу позволить, чтобы Карлу обвиняли в этом. Несусь вниз по лестнице.

— Что-то случилось? Она болеет? — Карла ловит меня за руку, поглаживает по лицу, ее взгляд сканирует мое тело в поисках признаков опасности.

— Она выходила на улицу. Из-за него. Из-за тебя . — Мама поворачивается ко мне лицом. — Она поставила свою жизнь под угрозу и неделями лгала мне.

Она поворачивается к Карле.

— Ты уволена.

— Нет, пожалуйста, мама. Это не ее вина.

Она прерывает меня рукой.

— Не только ее вина, ты имеешь в виду. Это и твоя вина.

— Извини, — говорю я, но никакого эффекта.

— И ты меня извини. Карла, собери вещи и уходи.

Теперь я в отчаянии. Не могу представить свою жизнь без Карлы в ней.

— Пожалуйста, мама, пожалуйста. Это не повторится.

— Конечно, не повторится. — Она произносит это с абсолютной уверенностью.

Карла молча начинает подниматься по лестнице.

Следующие полчаса мы с мамой наблюдаем, как Карла собирается. Почти во всех комнатах у нее разбросаны очки для чтения, ручки и планшеты.

Я не утруждаюсь вытереть слезы, потому что они продолжают течь. Мама держится более стойко, чем я когда-либо видела. Когда мы, наконец, добираемся до моей комнаты, я отдаю Карле свою копию "Цветов для Элджернона". Она смотрит на меня и улыбается.

— Разве я не буду плакать из-за этой книги? — спрашивает она.

— Возможно.

Она прижимает книгу к своему животу, держит ее там и не отводит от меня взгляд.

— Теперь ты храбрая, Мадлен. — Я бегу в ее объятия. Она бросает сумку медсестры и книгу и крепко меня обнимает.

— Мне так жаль, — шепчу я.

Она сжимает меня крепче.

— Это не твоя вина. Жизнь это подарок. Не трать ее попусту. — Ее голос резок.

— Ну все, достаточно, — сердито произносит мама со входа в комнату. Ее терпение закончилось. — Я знаю, что вам обеим очень грустно. Верите вы мне или нет, но и мне тоже грустно. Но настало время уходить. Сейчас.

Карла отпускает меня.

— Будь храброй. Помни, жизнь это подарок. — Она поднимает сумку медсестры.

Мы вместе идем вниз. Мама протягивает ей расчет, и она уходит.

Я откидываю занавески в сторону, как только возвращаюсь в комнату. Олли стоит у окна, его лоб прижат к кулаку, а кулак прижат к стеклу. Как долго он ждет? Через секунду он понимает, что я здесь, но для меня достаточно этой секунды, чтобы увидеть его страх. Очевидно, моя функция в жизни — пронизывать страхом сердца тех, кто любит меня.