Дан Цалка - На пути в Халеб

Я принялся напряженно всматриваться в медальон, стараясь разглядеть его в полумраке кафе.

— Уж не ваша ли женушка приколола вам и ленточку на грудь, словно орден? И повесила этот портрет на ленточке точь-в-точь над бутылками, стаканами и пыльными туристскими флажками?

— Верно, жена, — подтвердил хозяин, и я распознал фотографию папы Иоанна XXIII, умершего несколько дней назад.

— А нет ли в этом вопиющей несправедливости — в том, что всяк, сюда входящий, должен преклонить колена и хоть на миг восскорбеть, лишь бы ваша женушка осталась довольна?

— Но, господин Бусан… — пробормотал хозяин смущенно.

— Темное мужичье! Их ничто не исправит, остается только уничтожать, — заключил мой сумасшедший и завернулся в плащ.

Я расплатился и вышел. Пересек площадь и обнаружил, что иду по другой дороге. Я ступил на влажное, заросшее травой и кустарником поле и пошел вдоль череды тополей. Поднял руку — и темная крона послушно пригнулась ко мне. Пошарил в карманах в поисках сигарет, но пачки не было. Несмотря на темноту, направление было выбрано верно. Впереди виднелся Мануар, его квадратный двор. Поднимаясь по лестнице, я ощутил внезапный страх, жалость к себе и чувство утраты, а у дверей моей комнаты мне на щеки хлынули обильные слезы — я и не подозревал, что у меня есть столько слез. Когда я плакал в последний раз? Не помню.

Тут приоткрылась соседняя дверь.

— Это ты? — спросила Элен.

Сноп света упал на мое залитое слезами лицо, и голос Элен изменился:

— Не плачь… я ведь не знала…

Там, где оказались бессильны мои мужские чары и все мои блестящие тирады, подействовали эти бабьи слезы, подумал я. Но, войдя в ее комнату, я понял, что не только слезы и случайно отворившаяся дверь тому причиной. Комната вибрировала напряженным ожиданием. Я взял ее за руку, и не прошло и мгновенья, как Элен притянула мои пальцы к губам и принялась целовать их. Как нужны мне были в ту ночь эти новые для меня поглаживания и ласки! Лицо Элен смотрело на меня преданно и любовно.

Запах ее волос, свежесть и приятное тепло ее тела отозвались во мне чувством, которое не подвластно даже всесильному времени. Ее голос был певуч и прозрачен. Так, наверное, спят с богиней, подумал я, погружаясь в минутное забытье.

Часа через два Элен заснула, но смутное беспокойство не дало мне сомкнуть глаз. Я подошел к окну. Небо было затянуто облаками, луна не показывалась. Я был готов любить каждую частичку ее тела — не потому, что во мне что-то изменилось, но из-за ее совершенства. Внезапно, не знаю откуда, всплыла в памяти фраза: «Да, каждый должен умереть, но ты…» Но этот призыв быть мужественным казался мне слишком уж невнятным. Я вернулся в постель.

— Не спишь? — спросила Элен, погладила меня по волосам и снова заснула. Я почувствовал страшный голод. Завернулся в простыню и отправился на поиски кухни. С Элен никогда невозможно прийти к совершенному единению до полного исчезновения индивидуальности. Я был счастлив, меня распирало от гордости, но я говорил себе: ты лишь повод, как птица, как роса. Радуйся, что хотя бы не помешал.

Тщетно я дергал за ручки и толкал двери. Кухня не находилась. Я вспомнил о винном погребе. Мне еще не доводилось пить вино в столь ранний час. На лестнице, ведущей в погреб, в маленькой нише поблескивали бутыли с маслом и грудой лежали крупные яблоки. Я завязал в угол простыни несколько яблок, и тут неожиданно к моим ногам упала корзина, и раздался испуганный возглас: «Господи помилуй!» Это была служанка — я внезапно возник перед нею из темноты. Она стояла как вкопанная и изумленно взирала на меня, пока я как мог успокаивал ее, наконец круто повернулась, быстро взбежала по ступеням и скрылась из глаз.

Я прихватил бутылку вина и собирался вернуться в комнату Элен, но, проходя мимо библиотеки, услышал музыку барокко — музыку, сладостное и умиротворяющее звучание которой не сравнить ни с какой другой. Кто-то встал раньше меня или вовсе не ложился. Я поколебался немного, но не дослушать пластинку было выше моих сил.

Несмотря на ранний час, было приятно пить вино и заедать его темно-золотистыми яблоками. Музыка и яблоки напомнили мне дорогу к Рути по направлению к железнодорожному полотну в иерусалимском районе Бакка: прямо перед тобою солнце, а краешком глаз ловишь большие каменные дома с верандами, чугунные решетки, лазоревые и бирюзовые ставни, обильную зелень — кусты жасмина, горделиво приосанившиеся в своей белизне, сливовые и лимонные деревья, гигантские кедры и кипарисы, эвкалипты. В городе лютует летний зной — а тут все дышит, все живет.

Я сидел, завернутый в простыню, и тут узнал, кто завел пластинку. В дверях появилась длинная фигура Камилио. Было очевидно, что Камилио кухню отыскал. В руках он держал поднос с холодным мясом, нарезанные овощи, сливочное масло, сыр, полбуханки хлеба и кофейник.

— Доброе утро, — произнес он. Он был облачен в длинную вязаную кофту и шерстяные джерабы. — Уже проснулись? Я не мог заснуть. Что за патефон у них! Счастливцы. Без приставных колонок — а какой звук! Уже много лет я такого не слышал!

Он густо намазывал маслом ломоть хлеба, как вдруг глаза его вспыхнули, завидев мой коралл.

— У меня когда-то тоже был такой коралл, только другого цвета. Цветом ангельской кожи называли его. Может быть, встречали? Светлее и более розовый.

— Я ничего не знаю о кораллах, Камилио.

— Коралл — необыкновенный амулет.

— А каков его смысл?

— Это альфа и омега, птица и рыба, орел и филин.

Камилио налил кофе себе в чашку и в мой еще красный от вина стакан.

— Коралл — морское дерево. Дерево, растущее в воде. Ось мирозданья, погруженная в бездну. Он — дитя воды и земли. А его пламенный цвет — факел крушения и гибели.

Моя широкая улыбка, как видно, показалась Камилио насмешливой, и на лице его отразилось некоторое замешательство.

— Что стало с вашим кораллом?

— Я его потерял, — просто ответил Камилио.

Ни один реальный француз не был похож на героев читанных мною в детстве книг, но в Камилио и впрямь было что-то от странных персонажей с испанскими или португальскими именами. Словно морской разбойник, искусный фехтовальщик, сидел он передо мной в своей длиннополой вязаной кофте. И его отношение к женщинам — об этом я догадывался — было чуточку старомодным и забавным: он сам был драгоценной и желанной добычей, и его усилия направлены были на то, чтоб ускользнуть от их настойчивых притязаний.

— Расскажите мне еще что-нибудь о кораллах, Камилио. (Всем нам нравилось произносить его имя.)

— Есть в мире вещи поважнее кораллов и факелов. — Странное воодушевление вновь отразилось на его продолговатом лице. — Важно место, откуда ты пришел, и страдание, и гибель. В них кроется человеческое, и там можно отыскать смысл человека.