Джон Гришэм - Покрашенный дом

Секунду он смотрел на Трота, а потом пошел к заднему борту их грузовика и стал копаться среди коробок и мешков, расшвыривая их, как голодный медведь. Достал сухую галету, сунул ее в свой огромный рот и растянулся под деревом.

— Притащи-ка мне водички, парень, — вдруг пробурчал он, обернувшись ко мне.

Я был слишком удивлен, чтобы сдвинуться с места. На моей памяти никогда такого не было, чтобы кто-то с гор отдавал приказы одному из нас. И я не знал, как поступить. Он-то был уже взрослый, а я еще мальчишка.

— Чего, сэр?

— Воды принеси! — повторил он, повысив голос.

Я был уверен, что у них есть свой запас воды, запрятанный среди их вещей. И сделал неуклюжий шаг в сторону их грузовика. Это его разозлило.

— Холодной воды, парень! Из дома! И быстро! Я целый день работал, а ты нет.

Я бросился в дом, на кухню, — Бабка всегда держала в холодильнике галлонный кувшин воды. Когда я наливал воду в стакан, руки у меня дрожали. Уж я-то знал, что, когда скажу об этом своим, будет скандал. Отец обязательно поговорит с Леоном Сприулом.

Я подал Хэнку стакан. Он быстро осушил его, облизал губы и сказал:

— Еще один принеси.

Трот сидел и наблюдал за нами. Я опять побежал в дом и опять налил воды в стакан. Хэнк выпил и его, потом сплюнул мне под ноги.

— Ты хороший парень, — сказал он и бросил мне стакан.

— Спасибо, — ответил я, поймав его.

— А теперь оставь нас вдвоем, — велел он и улегся на траву. Я вернулся в дом и стал дожидаться маму.

Сбор хлопка можно было заканчивать в пять, если было такое желание. В пять Паппи отвозил прицеп с хлопком к дому. Но можно было и продолжать работать дотемна, как работали мексиканцы. У них была просто поразительная выносливость. Они продолжали сбор, пока невозможно уже было разглядеть в темноте белые шарики волокна, потом шли полмили до амбара, таща на спинах тяжеленные мешки, потом разводили возле амбара костерок и съедали свои тортильи, прежде чем забыться тяжелым сном.

Все Спруилы собрались вокруг Трота, который в тот короткий период, что они его разглядывали, умудрился выглядеть еще более больным. Как только они убедились, что он жив и даже может сидеть, то сразу же переключили свое внимание на ужин. Миссис Спруил развела костер.

Потом Тротом занялась Бабка. Она выказала крайнюю озабоченность, и, мне кажется, Спруилы это оценили. Но я-то знал, что она просто хотела осуществить на бедном Троте очередной эксперимент по применению своих варварских методов лечения. Поскольку я был самым младшим из ее пациентов во всей округе, то всегда становился подопытным кроликом для проверки очередного нового снадобья, что она готовила. И по собственному опыту знал, что она может состряпать такое зелье, от которого Трот вскочит со своего матраса как встрепанный и понесется, как ошпаренная кипятком собака. Через пару минут Трот начал что-то подозревать и уже не спускал с нее глаз. Он уже получше воспринимал окружающее, и Бабка рассудила, что ему не нужно никаких лекарств, во всяком случае, пока что. Но велела наблюдать за ним и обещала завтра осмотреть его еще раз.

Моей самой тяжелой обязанностью во второй половине дня была работа в огороде. Я считал, что это очень жестоко — просыпаться до рассвета, весь день вкалывать в поле, а потом еще полоть огород перед ужином. Но всегда помнил, как нам повезло, что у нас такой замечательный огород.

Когда-то, еще до моего рождения, наши женщины выбрали несколько небольших участков плодородной земли около дома и наложили на них руку. Не знаю, как маме удалось забрать весь огород в свое распоряжение, но теперь это была полностью ее епархия.

Огород был расположен в восточной, самой тихой части двора, подальше от кухни, амбара и курятника. Подальше от грузовика Паппи и короткой грунтовой подъездной дороги, где парковали машины наши редкие посетители. Он был окружен оградой из проволочной сетки высотой в четыре фута — ограду ставил отец под руководством мамы. Она защищала огород от оленей и прочих животных.

Кукуруза росла вдоль изгороди, так что, едва закрыв за собой шаткую калитку и закрепив ее ременной петлей, ты оказывался в тайном мире, укрытом высокими стеблями.

Моя работа состояла в том, чтобы таскать плетеную корзину следом за мамой и складывать в нее все, что она считала созревшим. У нее тоже была корзина, и она заполняла ее помидорами, огурцами, тыквами, перцами, луком и баклажанами. При этом она тихо разговаривала, не обязательно со мной, но вообще с огородом.

— Проверь-ка, как там кукуруза, ладно? А вот эти съедим через неделю.

— Да, мэм.

— А тыквы как раз созреют к празднику Хэллоуин.

— Да, мэм.

Она все время охотилась за сорняками, этими нарушителями границы, которым, правда, недолго удавалось выжить в нашем огороде. Заметив их, она останавливалась, тыкала пальцем и говорила:

— Выполи, пожалуйста, эти сорняки, Люк, вон те, возле арбузов.

Я ставил свою корзину на пыльную тропинку и мстительно полол грядки.

В конце лета работа в огороде была совсем не такой тяжелой, как ранней весной, когда надо было вскапывать грядки, а сорняки росли быстрее, чем овощи.

Длинная зеленая змея заставила нас на секунду замереть, но тут же исчезла в заросли бобов. В огороде всегда было полно змей, безвредных, неядовитых, но все равно змей. Мама не очень их боялась, но мы всегда уступали им дорогу. А я все время опасался, что, протянув руку за огурцом, вдруг почувствую, как в ладонь впиваются змеиные зубы.

Мама очень любила этот маленький участок земли, потому что это был ее собственный участок и никому более он был не нужен. Она относилась к нему как к святилищу. Когда все взрослые набивались в дом, ее всегда можно было обнаружить в огороде — она там разговаривала со своими овощами. Грубые слова в нашей семье звучали редко, но когда такое случалось, мама тут же исчезала в этом своем убежище.

К тому времени, когда она закончила сбор овощей, я уже с трудом тащил свою корзину.

Дождь не продвинулся дальше Сент-Луиса. Ровно в восемь вечера Паппи включил приемник, повозился с настройкой и антенной, и в кухне раздался голос Харри Карая, скрипучий голос, всегда рассказывающий про «Кардиналз». Любимой команде еще предстояло сыграть в этом сезоне порядка двадцати игр. Лидировали «Доджерс», «Джайантс» были на втором месте. Такое нам было трудно пережить — «Кардиналз» занимали в таблице только третье место. Болельщики «Кардинлз», естественно, ненавидели всех этих янки, и то, что любимая команда тащилась за двумя нью-йоркскими в своей собственной лиге, было совершенно непереносимо.

Паппи был того мнения, что главного тренера команды, Эдди Стэнки, уже давно следовало бы выгнать. Если «Кардиналз» выигрывали, то только благодаря Стэну Мьюзиэлу. А если проигрывали, причем с теми же самыми игроками на поле, то всегда по вине менеджера.