Людмила Бояджиева - Пожиратели логоса

…А тем временем в спальне люкса Очина, рядом с включенным пылесосом, лежала без сознания пожилая горничная. Она только что отворила дверь в ванную комнату и рухнула на трехцветный тикинский ковер: то, что произошло с супругой товарища Очина не подлежало ни осмыслению, ни описанию.

Витал в номере кипарисовый ветерок, взметая тонкие шторы в балконной двери, соскользнул на паркет атласный лиловый халатик Лели. А под ним, если присмотреться, шли по блестящему лаку мутные разводы, словно мели пол окровавленным веником.

— бубнил из репродуктора голос неизвестного поэта.

Приближаясь к месту работы, Филя отметил необычное оживление у развала Жетона. Зычно звучал усиленный мегафоном голос, вещая нечто невразумительное ледяным, угрожающим тоном. Нет, не Женькино исполнение. Ведет, наверно, наступление на клиента какая-то сбрендившая маркетинговая компания. Или проводит санкционированную акцию организация сатанистов. Он прислушался, оценивая реакцию прохожих на грохочущие слова.

«…Двуногие! Господь ваш — самый изощренный и развращенный садист. Ни у одного двуногого не хватило бы терпения, чтобы в течении тысячелетий созерцать мучения своих ближних. На такое зверство способен лишь Отец ваш всевышний… Вы напрасно верите, что солнце излучает живительное тепло, что добро спасает душу, а земля кругла. Солнце сжигает плоть, добро издыхает в смертных судорогах, ваша душа — разлагающееся дерьмо. Земля — плоская старая сука! Морщинистая, дряхлая, издрызганная, ей давно пора бы в гроб. Мы — черви и хозяева на её вонючем теле. Нет, мы пробрались глубже, мы в её влагалище, давно уже ничего не производящем. Мы в её сморщенной заднице….»

Голос разносился из магнитофона, над которым согнулся Жетон, колотя по клавишам. Несколько прохожих с бомжовой внешностью спокойно глазели, ожидая разборок. Еще не разошлись по рабочим местам бригады нищих: беженцы с малолетними детьми, «солдатики» на гремучих тележках, инвалиды с младенцами, гармошками и деревянными протезами. Живописная массовка для «нового кино».

— Что тут у тебя за театр у микрофона? — Филя нажал «стоп», но аппарат не остановился. Механический голос робота продолжал изрыгать угрозы.

«— Мы — то, что несет вам смерть. Мы — ваша жадность, жестокость, лживость. Тротил в подвале дома, игла в вене вашего сына, ракеты, высовывающие свои акульи морды из недр земли — это тоже мы. Мы везде и нет от нас спасения..»

— Да что за чума такая! — Теофил рванул шнур. Тишина врезалась в барабанные перепонки. Жетон таращил на Филю огненные глаза.

— Ну, подкосил ты меня! — сдернув свой жаркий тулуп, «казак» рухнул на табурет, — В душу плюнул… Может, я тебя другим считал. Может, даже завидовал! — пьяный всхлип надломил баритон и блестящая слеза застряла у переносья. — Говорил себе: Евгений! тебе, козел накрученный, нет места в истории! А пафоснику сопливому — есть!

— Женька, ты очень талантливый! Ты — живой! — Филя присел рядом на запечатанную стопку книг. Пестрый прилавок крапил мелкий дождик. — Закрывай лавочку, пойдем ко мне. Поговорить надо.

«Казак» грозно шуганул нищих:

— Хиляйте на рабочие места, господа! Здесь литературные чтения начинаются.

Массовка недовольно расходилась. Филя забрал магнитофон, оставленный когда-то проводящими лотерею ребятами и нырнул в свою стеклянно-пластиковую нору. Следом втиснулся, тряхнув сооружение, Жетон.

— Где ты взял эту пакость!? — Филя брезгливо держал извлеченную из магнитофона кассету.

— Я литературную серию «Соблазны» получил. Хотел Басковым озвучить. Включил маг… Из него такое поперло… Похоже на Кондратьева, но он давно коньки откинул, — Жетон в недоумении рассматривал стандартную коробку с записью, — лежала прямо на виду. Все путем: «Посвящение», мордулет тенора. Да в чем, собственно, дело? Твой текст звучал в эфире или нет?

Филя посмотрел выразительно, вложив в долгий взгляд весь запас неформальной лексики. Поперхнулся, мотнул головой:

— Ну ты и сволочь! Разыграл, да?!

— Да не я это! Хочешь, побожусь! У меня для тебя совсем другой сюрприз приготовлен, — с шумным вздохом Жетон достал из теплых глубин овчины тонкую белую книжку с достойно скромным тиснением: Т. Трошин. «Избранное».

— Держи, гений, — тираж вышел. Тысяча экземпляров.

— Откуда? Ах и хитрец, Николай! Он ведь мне только вчера шумел, что стихи никому не нужны… — Филя взял томик. — Не ожидал, что так разволнуюсь.

— С тебя двести пятьдесят баксов. Все финансовые затраты по типографским работам — из моего благотворительного счета. Николай твой, гребаный, здесь совсем не при чем. — Евгений довольно распушил усы.

Филя в упоении листал страницы:

— И про одуванчики есть! И «посвящается «ВК.» А я, хмырь поганый, думал, что видеть этого не хочу.

— Мне ж как Божий день ясно было, что Фильке Трошину для полного эзотерического комфорта только этой тетрадки не хватает.

— Тысяча! Тысяча человек прочтет мои стихи! Прочтет и поймет! Фантастика…

— Их, конечно покупать не будут. Но это не твоя проблема. Я твой лирический продукт в два счета распространю. А бабки мы с твоего школьного кореша все же слупим.

— Жень, будь другом, объясни все толком. Голова после вчерашнего тухлая. Колька ко мне заезжал, — про стихи ещё понятно. Но зачем ты мне эту кассету подсунул? Что затеял, казак?

Наверно, в тоне поэта было что-то нехорошее, возможно даже, очень обидное. Евгений распрямил плечи и посмотрел сверху вниз на вихрастую голову с горчайшим сожалением:

— Не понял ты ничего. Обидел… Знаешь, про деньги это я так приплел. Ничего мне от тебя и твоего пузана-начальника не надо. Подарок бывшему другу, — отпихнув носком ботинка упаковки газет книжек, «казак» удалился к своему пестрому развалу.

Время улетало в трубу, торговля шла хило, думалось Теофилу плохо. Женька одарил сюрпризом — составил и издал сборничек. Напечатал стихи, которые упорно считает дерьмом. А потом запустил на полную мощь идиотский текст, в авторстве которого подозревает того же сочинителя. Кассету мог подбросить только Жетон. Но зачем? Прикол? Месть за ироническое отношение к его кумирам? За поведение на инстоляции? Назидание опубликованному архаику? Полемика? Почему тогда плакал?

— Ну, и что ты обо всем этом можешь сказать? — задал вопрос Филя, услышав, как открылась и защелкнулась дверь за его спиной. Осознавший свою вину Женька ухитрился протиснуться аккуратно, не свернув по своему обыкновению палатку.

— Пожалуйста, закрой окошко, — прозвучало глухо и повелительно.