Улья Нова - У нас будет ребёнок! (сборник)

На уверения в вечной дружбе и полной готовности помогать вдове она не отвечала ничего, прекрасно понимая цену всем этим обещаниям, только старалась не слишком явно отшатываться, когда чужие люди обнимали ее и целовали.

Изысканные ароматы дам, перемешавшись, наполнили дом запахом дешевых женщин, и Вера с нетерпением ждала, когда все уйдут и можно будет проветрить.

Увидев, что один из друзей мужа явно перебрал и собирается плакать, она поймала взгляд его жены и нахмурилась. Та, умница, быстро увела своего благоверного.

Простившись со всеми, Вера подумала, что будет завтра, когда она придет вступать во владение бизнесом, как исказятся эти скорбно-сочувствующие лица, и ничего больше она не увидит, кроме раздражения и злобы.

Накинув куртку поверх траурного платья, она пошла к озеру, чувствуя, как проваливаются в грунт тонкие высокие каблуки.

Села на иву, привычно погладила теплую кору и закурила.

Через несколько минут подошла Наташа, бледная, заплаканная, и Вера подумала, что от горя, настоящего или напускного, черты ее лица стали совсем размытыми.

– Посиди, – сказала она, чуть подвигаясь, – подождем, пока прислуга все уберет, и пойдем ложиться. Завтра трудный день. Я поеду принимать бизнес, и тебе тоже предстоит войти в курс дела. В декрет надо уйти с хорошей должности.

Наташа пожала плечами.

– Будет непросто, – продолжала Вера, – и я рассчитываю на тебя.

Наташа кивнула, задумчиво глядя на еле виднеющийся в сумерках противоположный берег и на жемчужную гладь озера, по которой бликами рассыпался розовый закат.

– Как красиво, – медленно произнесла она, – и как все меняется. При нашей первой встрече озеро было совсем другим.

– Какое небо, такая и вода, – пожала плечами Вера, – отражается же.

– Все-таки странно, – сказала Наташа тихо, – ты узнаешь о ребенке, и через неделю Аркадий умирает от инфаркта.

Вера усмехнулась:

– С его сосудами и образом жизни странно, что этого не случилось раньше. Ты думаешь, проживи он на полгода дольше, все это было бы твоим?

Наташа вскинулась, но промолчала.

– Так часто бывает в жизни, – продолжала Вера, – все рушится в последний момент. Тебе не хватило полгода, чтобы стать богатой вдовой, а мне – одного часа стать счастливой матерью. Если бы меня прокесарили хоть на сорок минут раньше… Но что толку досадовать теперь, надо жить с тем, что удалось сохранить.

– Он звонил мне в день смерти. Позвонил и молчал…

– Ну это уж я не знаю, дорогая. Это ваши с ним дела. Может быть, набрал, но я оказалась поблизости, и он не стал говорить, а может еще что, теперь не узнать. Тебе сейчас надо думать только о ребенке, согласна?

– Согласна.

– Ну вот видишь… Ты умная женщина, и мы поладим. Сейчас осмотришься, обживешься немножко, а через недельку пригласим юриста и составим соглашение. Не потому, что я тебе не доверяю, просто нам обеим лучше четко знать свои границы. Не волнуйся, малыша я не оставлю и тебя не обижу.

Увидев слезы на глазах Наташи, Вера подала ей платок.

– Все, успокойся. В конце концов, безутешная вдова все же я, а не ты.

Вытерев глаза и совершенно по-детски протяжно шмыгнув носом, Наташа, сутулясь, пошла в дом.

Вера смотрела ей вслед. Что ж, ребенок в твоей утробе завязался с помощью моего мужа, значит, я, как жена, тоже имею на него право.

Жизнь непредсказуема, и это, пожалуй, единственное, что можно о ней сказать точно.

Вера еще немного посидела, наблюдая, как гаснет закат и небо затягивает молоком белой ночи. Где-то вдалеке послышался стук железнодорожных колес, пробуждая воспоминания об авантюрной молодости и горечь от того, что все это давно миновало.

Она встала и уже собралась в дом, но спохватилась, что чуть не забыла закончить одно важное дело.

Внимательно осмотревшись, не наблюдает ли кто-нибудь за ней, Вера достала из тайничка с сигаретами маленький пакет и прошла к самой кромке воды, где, как она знала, ее нельзя видеть из окон дома. Положив пакет на плоский валун, она тщательно растолкла в мелкую крошку лежащие в нем две ампулы адреналина, которые ввела мужу вместо магнезии.

Сев на корточки, высыпала стеклянную крошку в ямку, вырытую палкой в песке там, куда доставали волны.

Со стороны казалось, будто женщина в задумчивости чертит на песке узоры, которые сразу смывает вода.

Так оно и было, через минуту от ее действий не осталось никаких следов.

Пакет она, вывернув наизнанку и сполоснув, зажала в кулачке. Завтра его вывезут вместе с другим мусором, оставшимся после поминок.

Молодой человек, а это был не кто иной, как поручик Ржевский, спавший на кушетке, открыл глаза, потер их и протяжно протянул: «Фу-у-у!» Затем он пробормотал «надо ж такому присниться», сел и огляделся. По всей комнате была разбросана одежда: там сюртук, чуть поодаль порты, а на комоде – сапог, точно чучело некоего неведомого животного. Поручик повел глазом и заметил подле ножки кушетки алый дамский бант на серебристой щегольской прищепке.

Ржевский некоторое время о чем-то думал, глядя на бант, а затем потянулся и зычно крикнул:

– Тимофей!

За стеной раздался странный звук – как если бы лошадь припала со страху на колено.

– Тимофей! – еще раз крикнул он, вставая и набрасывая на плечи халат. – Ты отдал в починку подпругу?

В комнату вошел слуга в изношенном нанковом сюртуке. Одной рукой он поспешно обтирал губы и верхнюю часть бороды, в другой держал большой сосуд. Поставив его на пол, денщик опасливо отошел в сторонку.

– Так ты отдал подпругу в починку, я спрашиваю?! – спросил Ржевский со строгостью.

– Никак нет, не отдал.

– Почему ж не отдал, каналья?

Тимофей что-то забубнил в свое оправдание, но поручик махнул на него рукой:

– Хватит, хватит! У меня и без того голова идет кругом.

– Это у тебя, барин, после вчерашнего! – подсказал слуга. – Незачем было херес с мадерою мешать.

– А-а-а! – Ржевский поморщился. – Что уж теперь говорить… И снилось потом черт-те что после этого хересу! Будто сижу я на гауптвахте, скучаю, и вдруг мне подают некий альбом. Только я открыл его, как из страниц стали выскакивать голые девицы. Можешь ли ты, Тимофей, себе такое представить?

Тимофей ничего не ответил, только потупился, а Ржевский продолжил:

– Поначалу-то смотрю: ба – девицы-то все плоские, точно цветы, слежавшиеся между страницами. Но скоро, однако ж, стали понемножку объем обретать, кокетничать со мною, коньяку просить. А где ж взять коньяку на гауптвахте? А в карманах будто у меня полно крошек, ну я и принялся кормить этими крошками девиц, чтобы они хоть немного подросли. Ан нет, никак не растут! Так и мучился с ними, пока не проснулся! Вот напасть! Интересно, к чему мне такое приснилось?