Улья Нова - У нас будет ребёнок! (сборник)

Юра Трофимов шагал к аптеке и вспоминал такое же время, только тринадцать… нет, уже почти четырнадцать лет назад. Ждали Наденьку… Люба ждала Наденьку. А ему все равно было, кто – девочка или мальчик, его волновало только одно: здоровье матери и ребенка. И вот Владька родился… Как же он радовался, что все сложилось благополучно, как доволен был, что родился сын! Но, если бы родилась девочка, положа руку на сердце, он точно так же любил бы дочь. Так он себя тогда чувствовал… Он – но не Люба. Для его жены радость материнства омрачилась несовпадением желаемого с действительным. Сын самовольно занял место, которое Люба готовила для другого… а вернее – другой. Она кормила его грудью и не могла сдержаться, вздыхала: ох, ну почему ты не девочка…

Владька сосредоточенно ел. Высасывал из Любы не ему предназначавшиеся силы.

– Дурная ты, хоть обижайся, хоть нет, – говорила мать Любы, любуясь внуком. – Ну, чем он виноват, что ты дочку хотела? Он же не по собственной воле к тебе в пузо залез!

– Не по собственной, – соглашалась Любочка. Она говорила Юре, что ей жалко ни в чем не повинного Владьку, но разочарование все равно давит.

«Я знаю, – говорила Люба, – почему не получилось девочки: это ты, ты хотел сына…» И хоть он уверял ее, что ему было все равно, Люба настаивала, что всю беременность чувствовала, как он ждет мальчика… «Это и сыграло решающую роль, когда соединялись наши клетки, – говорила она. – Твоя энергия отодвинула Наденьку внутри меня и сложила хромосомный эскиз Трофимова-младшего»…

Говоря об этом, Любочка нет-нет, да и всплакивала. Жаловалась, что ей мечталось, как она будет заплетать косы, учить вдевать нитку в иголку, держать крючок и спицы, готовить супы и салаты, – и шептаться по вечерам, пересмеиваясь, «о своем, о женском»… Она страстно хотела дочку! А к Владьке относилась так, будто он обидел ее. Когда Юра, замаявшись вскакивать ночами, мягко упрекал Любочку, она отвечала, что у нее послеродовая депрессия и, должно быть, отсутствует материнский инстинкт. Так продолжалось несколько месяцев, пока Владька не заболел бронхитом. Он кашлял, задыхался и плакал тонким жалобным голосом сутки напролет. Его сердце колотилось часто-часто, губы сохли, а кулачки сжимались так, что синели пальчики. Люба как раз накануне посмотрела передачу, где рассказывалось о том, что груднички улавливают энергии родителей и от огорчения могут даже умереть. Ей вдруг придумалось, что Владька умирает… он умрет из-за ее обманутой надежды! Люба пришла в ужас. Крепко спавший материнский инстинкт вдруг вскинулся, выпрямился в полный рост – и Люба влюбилась в сына. Вот таким образом его жена полюбила Владьку… теперь она уже, наверно, забыла те дни…

Юра Трофимов был не чужд философии, особенно в ситуациях, когда был расстроен и не слишком твердо чувствовал землю под ногами. Вот и сейчас он шел, не спеша, стараясь привести себя в состояние привычного равновесия. Он думал о том, что протест Любы против мальчика – это протест против природного течения жизни, от этого и такая уродливая форма. И еще, быть может, думал Юра, Любочка так отчаянно протестует, что изначально в ее планы на жизнь входил только один ребенок. Не то чтобы она себя чрезмерно жалела, просто набрала в ней после замужества силу хозяйственность, которая стала чуть ли не большей, чем чадолюбие. Как неукротимый скакун, хозяйственность несла Любочку к новым и новым материальным целям, звала покорять вершины благополучия. «Дети – предприятие хлопотное и затратное. Родил ребенка – перестал быть хозяином своим силам, времени, здоровью и кошельку, связал себя по рукам и ногам…» – так говорила Люба подругам. А еще: «Без ребенка – семья не семья. Но с двумя ребенками – это уже семья с подорванным бюджетом и туманной материальной перспективой». И никто, включая Трофимова и верную Катю, переубедить Любу не смог.

Материальный скакун требовал от Любочки постоянного движения. Он заполонил все Любино существо, смирившееся с судьбой, подменившей дочь сыном: в разочарованиях скрыта огромная сила. Сначала – бытовая техника, ремонт и мебель в их тогда еще однокомнатной квартире, приобретение первой, недорогой и подержанной, машины. Потом – новая техника и новая мебель, новая машина, и, наконец, трехкомнатная крупногабаритная, пусть и в спальном районе, квартира. Все эти вершины Любочка покорила не за год или два, – больше десяти лет ушло на создание достойной материальной базы. Юра работал на трех работах, Любочка тоже старалась, папа Любочки, известный адвокат, считал своим долгом помогать любимой дочери, и помогал щедро. И пускай Любочка не сделала карьеры – она о ней и не мечтала, пусть Трофимов был просто золотые руки – мастер на заводе, разве в этом счастье? Уютный дом, добротно устроенный семейный очаг – вот главные слагаемые душевного покоя и ориентиры в неровном, туманном пути человека. Так что к тридцати годам Любочка уже с немалым удовлетворением готовила в тефлоновой посуде, пекла свои знаменитые торты в отличной духовке, выкладывала выпечку на дорогую столешницу. Когда приходили гости, она с гордостью показывала квартиру, где не было ни одной случайной вещи. Какое, – она по полгода ждала каждую панель, постельное белье заказывала в каталогах, за покрывалами-паласами ездила в Бог знает, какие дали!

Потом началась эра путешествий. Любочка не имела интереса к соцсетям, ей хватало демонстрации фотографий друзьям и коллегам. Нельзя сказать, что она особо гордилась своими поездками… пожалуй, другое: возможность раз в год вывезти свою семью в Турцию или Египет (Трофимовы предпочитали ленивый отдых на пляжах), или на российские курорты, которые стали едва ли не более дорогими, чем заграничные, была для нее еще одним доказательством того, что ее скакун полон сил и гарцует не хуже всех и получше многих. В общем, если б не отсутствие дочки, можно было бы сказать, что жизнь удалась…

Он купил лекарства и повернул назад. В квартире скинул обувь и прошел в комнату, где сидела Катя. Услышав его шаги, она сказала:

– Это было почти четырнадцать лет назад.

– Что? – не понял Трофимов.

– Владька родился…

– Да она вообще не собиралась второго рожать, – заговорил Юра. – Уж я ее как уговаривал, а она – нет, нет и нет! Работа, дом… Надумали!

А когда имена обсуждали, еще в самом начале, я предложил: «Но если вдруг да будет мальчик, давай Федором назовем. С греческого переводится как «дарованный Богом». Так просто предложил, понимаешь? А она теперь считает, что это я виноват…

– Она не задохнется там? – озабоченно спросила Катя.

– Там вытяжка, – откликнулся Трофимов. Он подумал огорченно, что за время его отсутствия Катя не нашла нужных слов. Катя молчит, Люба за дверью тоже молчит. Остается ждать, что Люба выйдет сама. Трофимов вздохнул и опустился на пол у ванной, перегородил коридор длинными ногами.