Автор Неизвестен - Ayens 23

Постоял на залитом серебром проспекте, под ногами гладь, по ней скользили неоновые блики, и случайные прохожие колко смеялись о своем. Закрой глаза — и ты вновь там, никуда не ехал и ни о чем не тревожишься. Что, неужто все города похожи, и всюду одинаково торопятся, смеются, волнуются одинаковые, по моде розовые с блестками люди?..

Звонков не было. Поменял карточку, корпоративную сломал зачем-то надвое — да неужели боялся, что начнут вычислять?.. Номера новой никто и не знал, может, случайная девчонка из провинции, из другого не ведающего мира, которой на какой-то миг я доверился. Подъезд без домофона, наверху гнездились какие-то шорохи, прислушивались ко мне; знакомиться я не рискнул.

Случалось когда-то ночевать в подъездах. Все, что так и не стало моим, шевелилось в сердце, все больше напоминая сожаление. Пусть даже и так, пусть я все бросил лишь потому, что она так сказала мне — разве кто-то еще это узнает? Тревожило, узнает ли она. Она, теперь такая далекая, все равно, что мертвая, дальше, чем до той даже несуразной ночи в клубе — и навсегда, навсегда в пределах меня. Может, когда-то во мне очнется кто-то другой, тот, кого я уже не застану, начнет искать с нею встреч или просто случайно присядет рядом за стойкой. Она решит, конечно, что то и есть — я, и будет счастлива или хоть улыбнется.

Что-то теперь в городе? Не объявят ли господина Завадского без вести пропавшим? Слыхал, поиски начинаются на четвертый месяц отсутствия человека — необходимо убедиться, что он точно раздумал возвращаться. Потом начинают проверять притоны, вокзалы, загородные крематории Конечно, Малышев — и остальные, хватятся раньше. На мое место пришлют нового слугу, намеками сообщив, что я благополучно спал в его постели, сидел за его столом, делал его дело — пока не пропал при загадочных обстоятельствах.

Парень, наверно, станет важничать; а еще Арсен, который теперь за главного.

Я вспомнил о процессе на комбинате — недолго ему радоваться. Я пропал дурной, наверно, знак. Шансов, что найдусь — 0.

Не спалось. Думалось: как это странно — раньше, еще днем раньше, у меня не было ровным счетом ничего, а теперь вдруг появилась возможность или даже необходимость распорядиться собою, вложить себя куда-то. Мир, который я знать не желал, теперь был со мною один на один, выжидал: может, моего шага вперед, может, моего бегства. Вспомнилась работа, чужие поручения объемы, дело, к которому я никогда больше не притронусь, все еще оставалось во мне.

Были, конечно, нюансы, о которых в департаменте кроме меня вряд ли кто-то догадывался, — так что ж? Просто я выбрал не самый плохой способ уйти из дела.

Поутру стал первым клиентом в постылом «Макдональдсе» на проспекте. Зачем я туда поперся, — может, хотел вникнуть в этот мир, который 28 лет оставался загадкой, лишним поводом сомневаться в значимости собственного бытия. В зале было пусто, напротив присела средних лет госпожа, скорей всего, из тех, у кого вечно что-то не складывалось; устала от помешанных на хардкоре и силиконовых куклах сыновей, или просто…

— Хороший день, — заметил я.

— Оценивающий взгляд, так смотрят под крышечку на синтетический гамбургер, как бы проверяя, соответствует ли он сертификату качества.

— Неплохой, — решила согласиться, — вы нездешний?

— Здешний.

Все-таки здешние, видимо, не заводят знакомства в харчевнях, слишком заняты, слишком торопливы. Или?.. Ах да, сумка!

Подумала и принялась старательно смотреть в сторону, — понимаю, во всем прочем мире, кроме департамента, отмороженных недолюбливают. Не долюбливают, — всегда задумывался, как это, что, бросают так, недолюбленными? Тогда это чисто профессиональный термин…

А, черт с ним, мне 28 лет в этом суматошном мире, — сколько-то тысяч раз я не уставал отказывать(ся), (со)жалеть и ни разу вот не пришлось задуматься, зачем. Я ушел в этот мир, устав от всего, что творилось в моем, ведомый своей, ни для кого более не valuable звездой-целью:…

Которую я позабыл.

Наверно, этот мир и была моя цель.

В какой-то витрине по пути светился плоский экран, показывали что-то очень нелепое, что есть у каждого: замечаешь краем глаза и тут же забываешь.

Набрал номер, который пару раз видел в памяти сотика.

— Я знала, что это ты, Завадский, — заверил голос где-то там, «поза зоною досяжности», — ты все же уехал, молодец.

— Что с тобой?

Молчание. — Ничего, все нормально, не волнуйся.

Я не волнуюсь, я из приличия спросил.

— Что в городе?

— Малышев думает, что тебя убрали твои. Твои думают, что ты слишком много знал и тебя убрал Малышев.

— Они… ТАМ?

— Приехали проверить выполнение долговых обязательств, собрание акционеров, к тому же. И первым делом хотели найти тебя. Арсен уверен, что ты с отчетом в столице, сомневается, а на одну ли вы контору работаете, она усмехнулась.

— Работали… Скандала не ожидается?

— Не знаю. Не думаю, что за тебя они кого-то уберут, слишком тяжело им досталось нынешнее положение дел. Малышев нервничает.

— Ладно, спасибо.

— Ты позвонишь еще?

— Нет, то есть да, то есть…

Все, отбой. Чужие судьбы во мне — и я в чужих судьбах: в странной, по-своему милой в своей правоте маме, в Лене, которая вообще непонятно чего хочет. Да нет, впрочем, сомневаюсь, чтоб ей хотелось чего-то очень уж эдакого, всем требуется в итоге одно и то же, только выражают некоторые это ой как витиевато. Я устал от намеков. Но почему-то, и кто знает, почему, ни разу не сказал «Пошли со мной» девочке на углу, которая точно бы пошла и, может быть, осталась, если б я захотел. Те, которые остаются с нами, увы, чаще всего мы не понимаем их не потому, что они заоблачно умны, а наоборот. Я привык полагаться на себя, мне не нужно спутников. Не то, чтоб привык — просто нет другого выхода. Не люблю уступать и не хочу мучить себя нелепой несовместимостью. Согласие — это так просто и так недосягаемо. Как знать, может, я уже встретил Тебя, ее, ту, которой предназначено было остаться со мною? Лена, которая читала у меня по глазам и тайком, верю, молилась о моих невзгодах, Лерка — ее голос я лишь пару раз слыхал, но если б таким голосом меня приветствовали после работы, я б, наверно, умер когда-то от счастья, маленькие наивные девочки повсюду: на перекрестках, в школе, в универе, в департаменте информации в особенности… Я вне их всех — зачем?

Сопротивляться какому-то негласному, но ой, какому весомому закону?

Утвердиться в единственно достойном — себе? Одному так приятно ночью ехать куда-то, чтоб луна, и ветер, и пустошь кругом, — почему даже эту простоту никто ни разу не угадал во мне? То, что когда-то не угадали, вряд ли теперь я расскажу сам. Ах, как жаль…

Столицей я был опечален. Все кругом блистало, как вымышленное, несуществующее в реалиях, наброски для очередной нелепой ленты про место, где людям опасно и тоскливо друг с другом, а связь осуществляется через совершенный коннектор: вставил разъем, подкрепился информацией и спеши дальше по своим виртуальным делам. Люди ой как неохотно делятся чем-то, не известным разве что мне и паре приезжих в вагоне метро, а они никак не могли привыкнуть к столичным обновам, заражались здоровым столичным понтом, любопытствовали.