Кока Феникс - Люсипаф

«Каюк!» — подумала она, и в животе жутко резануло.

— Ой! — вскрикнула она. — Ой! — Влад, смотри! — бросилась к Подруге Люси. — Юра, что с тобой?! — Это порча! — членораздельно проговорил Пафнутий. — Как раз там внизу и висит. Собака! Подруга тем временем привстала с табурета, а Люси обхватила ее за талию и повела прилечь в спальню. Она заботливо уложила пациента и прикрыла одеялом.

— Хочешь пирожка, Юра? — по-матерински склонилась Люси к ней, и ее длинные волосы щекотнули Подругу.

— Не… Люси, — слабо простонала Подруга. — Спа…

— Ничего-ничего, — появился рядом Пафнутий. — Сегодня у нас что? Пятница? В понедельник придешь и снимем.

— А если до понедельника… — начала беспомощно Подруга.

Люси захрипела — ей что-то попало в горло. — Ничего, — продолжал, присаживаясь к Подруге на кровать, Пафнутий. — С такой порчей до понедельника не страшно. Чаю хочешь?

— Нет, — мотнула головой Подруга. — Который сейчас час?

— Три, — появилась Люси с заварочным чайником. — Ох, мне же еще в Университет. Совсем забыла! — начала подниматься Подруга. — А не опасно, Влад? — справлялась за Подругу Люси. — Нет, ничего, уже можно. Если надо, Юра, иди. Поднимайся и иди! Да здесь и недалеко. Но чтоб в понедельник…

— Да, конечно-конечно, — приходя в себя, заверяла Подруга. — До понедельника.

— Всего доброго! — в один голос пропели молодожены. И дверь захлопнулась.

— Степь мы отрезаем тебе, держи, Дима, — торжественно говорил Фефела, склоняясь над политической картой мира. — Громи там Мамая и желтолицую нечисть.

— Яволь, майн Фюрер! — Молодец, молодец. Грецию, Цока, вместе с морем получай. И распологайся широко, мы к тебе на каникулы будем летать.

— Зиг хайль! — положил пятерню, будто нажал септаккорд Лопоухий.

— А остальное, партайгеноссен, райхсканцелярия приводит к общему знаменателю, — и Фефела перечеркнул остатки суши и океана свастикой.

— А?! — победно осмотрел он собрание. — Гениев-то раз-два и обчелся!

— Это справедливо! — кукарекнул Зигфрид, как никогда молоденький сейчас и чрезвычайно похожий на степного жителя.

Нет, с национальностью у него были лады, а вот глаза он щурил за линзочками так, будто ветер ему дует в лицо. И точно подхваченные ветром назад были закинуты его волосы. И казалось, что стоит он посреди степи с мечом, а навстречу несметные полчища Мамайские.

Лопоухий же наоборот: септаккорд нажмет — и вся Греция на том вместе с морем.

Фефела оглядел своих рубак и торжественно записал дату.

— Сегодня день рождения 4-го Райха! Партайгеноссен шаркнули туфлями и застыли со вскинутыми вверх руками. — Почитаем. Ein Buch fuer Alle und Keinen. - Ja, — прозвучало троекратно в ответ.

У Люси и Пафнутия горел повсюду свет, из кухни доносились голоса, и пахло ванилью. Третьим собеседником был Женечка Клюковякин. Он прямо с залива завалился к Пафнутию в гости, да такой мокрый, что Люси, высунувшись из-за косяка кухонной двери, всплеснула руками и вскрикнула:

— Ты шо такой мокрый, Женечка? Дождь шо ли был? — Да, нет, — смущаясь заалел тот. — Это меня Финский залив забрызгал. Я там одно место искал. Мне недавно приснилось…

— А-а-а, — теряя интерес, задвинулась за косяк хозяйка. Пафнутий стоял в прихожей и удовлетворенно улыбался. Он был уверен, что Женечка пожаловал с тем самым. Однако после нескольких фраз Пафнутий сосредоточенно чесал за ухом, а Люси, углубляясь в свою роль, подпирала рукою подбородок, внимательно вчитываясь в стихи, лежащие перед ней на кухонном столике.

— Понимаете! — щебетал мокрый Женечка. — Мы хотим именно с Реквиемом дебютировать, а музыка никак не идет! Вы, Люси, смогли бы! Мы вам так будем благодарны! И гонорар, конечно. Владик ведь тоже песни пишет? А нам с Юрочкой так бы хотелось. И чтоб только сопрано и фортепиано. Камерно и высоко.

— Сопрано и фортепиано, — подхватил Пафнутий и, серьезно выдохнув, добавил:

— Да, это тяжело! Люси молчала и делала вид, что читает стихи. Но вдруг и она подняла голову со своей подпорки и, не глядя на Женечку, спросила:

— А чьи это вы стихи хотите на музыку положить? — А, это, — застеснялся Женечка, — это Юрочкины стихи. Уже старенькие, но мне очень нравятся. Длинные, — растянуто произнесла Люси и подумала: «Это ж сколько музыки надо написать!» — Длинные, да, — сиял Женечка, втягивая тонкими ноздрями аромат ванили. — Юрочка их даже не стихами, а простынями зовет.

— Это правда, — улыбнулся Пафнутий. — Что правда, то правда. Только спать на них нельзя!

Теперь засмеялась Люси. Она вдруг вспомнила Моцарта. «А что если! — сумасшедше подумалось ей. — Вольфганг Амадей Люси…»

Но хохот сбил ее мысли. Рядом дергался Пафнутий, и сотрясался мелкими шажками ему в такт Женечка. Все трое хохотали.

— Стоп! — обрезала вдруг Люси, еле сдерживая выскакивающую печень. Это же очень серьезно, Влад.

Пафнутий мгновенно посерьезнел. Сжался и Женечка.

— Думаю, Евгений, мы возьмемся, а, Влад? — посмотрела на мужа Люси. Только с самыми высокими намерениями, с самыми высокими…

— Конечно-конечно. Реквием, — заспешил подтвердить решение Пафнутий.

В дверь стукнули три раза, пауза и еще три раза. «Свои!» — бросила в Пафнутия взгляд Люси. — Ох, кто-то идет! — поднимаясь и скрипя при этом паркетом, удивился Пафнутий. Он подошел к двери и открыл хранившие его покой засовы. В темноте что-то задвигалось, зашоркалось, потом чьи-то руки обхватили Пафнутьичью голову, и мягкие губы угодили точнехонько Пафнутию в лоб. Раздался чмок.

Люси, ошарашенная, ухвативши своим музыкальным слухом этот смертельный для нее звук, оставила гостя, спрыгнула с верхотуры пианического стула и, как есть, в халатике бросилась в прихожую. «Убью!» — мелькало у ней в мозгах, волосы лезли в глаза, под яблочком стянуло и встало комком.

— Тетя Пальмира! — заорал Пафнутий. — Люси, тетя Пальмира приехала!

— Ты чего такой счастливый, Влад? — тихо и мрачно, вытирая уже успевшую покрыть гладкий девический лоб испарину, прошипела Люси.

Тетя в это время зарылась в чемоданах на лестничной клетке, и что-то там чирикала, упоенная своим приездом.

— Ты что, Люси, тетя же! Я же тебе рассказывал. Ведь я у нее все детство провел, в этом, в этом… А, ну как его, забыл!

«Мухосранске!» — хотела подсказать Люси, да прикусила язык, так как тетя стояла уже перед ней и тянула свои руки, и складывала бантиком губы для поцелуя.

— Тетя, где ты живешь-то, забыл название? — Ох, и не стыдно ж тебе, Вадичка?! Забыл! Чуть ли не родом из тех мест, а забыл. Шу! Ну, вспомнил? Шу? — выдохнула тетя огромную волну счастья из своей пышной фигуры — так ее переполняло по случаю приезда к племяннику.

— Шурюпинск, конечно, Шурюпинск! — засветил себе ладошкой по лбу Пафнутий.