Остин Райт - Тони и Сьюзен

Они вошли. Гостиная была строгая, диван, стол. Она включила свет при диване и поставила запись джазового фортепиано. У нее была картинка с Монмартром. Он сел на диван, провалившийся так, что он едва не стукнулся задом об пол.

— Выпьете вина?

Она села на диван рядом с ним. Их колени возносились, как горные вершины. Что бы он ни хотел ей сказать — теперь пора. Возможно, это касалось событий в Грант-Сентере, но ведь он уже рассказывал свою историю на вечеринке — и все-таки нечто осталось невысказанным. Как будто к этой истории прилагался тайный комментарий, предназначенный ей одной. Настолько тайный, что он сам не знал к нему шифра. Кроме этого, он мог сказать ей лишь то, что он превратился из чего-то во что-то другое. Эта новость была потрясающей, но невразумительной.

Если бы он только мог передать всю эмоциональную силу, всю концентрацию смысла, что вобрал в себя нанесенный Рэю удар.

— Я хорошо ему врезал, — сказал он.

— Вы даже не представляете, что это значит — что вы тут у меня сидите, мистер Гастингс. — Глаза в пригашенном свете, лицо, хотящее поцеловать. Аспирантка, воспылавшая страстью к преподавателю, тут и думать нечего — хорошо, что она больше не его аспирантка.

Она сняла с головы синюю косынку и встряхнула волосами.

— Я часто думала вас сюда пригласить. То есть после вашей утраты.

Он сказал:

— Вы хороший друг.

— Я хочу быть вашим другом. Я не хочу быть просто вашей студенткой. Вас это не сердит?

— Вовсе нет. Я не думаю о вас как о студентке, я думаю о вас, как о… — Заполни пробел, подумал он, сам я не могу.

— Как о ком, Тони?

— Как о друге. — Что уже было сказано. (Она назвала тебя Тони.)

— Я думала, ты хотел сказать — как о женщине.

— Я хотел это сказать.

Она глядела на него торжественно, говорила медленно. Несмотря на возникшее напряжение, у него было чувство, будто он актерствует и она тоже. Она перестала на него глядеть, потом снова на него поглядела и спросила:

— Это надо понимать так, что ты хочешь со мною переспать?

Переведи дух, друг, это опередило твои ожидания.

— Так меня надо понимать?

— Разве не так? — Ее глаза были огромны.

— Возможно, так.

— Возможно?

— Ну да. То есть так.

— Хочешь?

— Да.

Теперь тихо:

— Я тоже.

Она сказала:

— Есть одна проблема.

— У тебя нет…?

— Не то. Я не уверена, что через какое-то время не придет Джек Биллингс. Я не уверена, что на сегодня от него отделалась.

— Он хочет с тобою переспать?

Она кивнула.

— У вас роман?

— Он думает, что да. — Она развела руками: пусто. — Прости. Просто я никогда не надеялась, что у меня с тобою может что-нибудь быть.

Вот он где, запрет.

— Я не имею права мешать.

— Я хочу, чтобы ты мешал. — Она задумалась. — Давай рискнем. Если он придет, я его не впущу. Скажу, что плохо себя чувствую.

Ему пришла в голову мысль. Почему нет?

— Хочешь, поедем ко мне?

— О, отличная мысль.

Быстро, пока Джек Биллингс не пришел. Она побежала в ванную, вынесла белый халат, второпях осмотрелась, соображая, что взять, остановилась на зубной щетке.

— Скорее, — сказала она, словно Джек Биллингс был уже у двери.

Когда они вышли из дома, мимо медленно ехала машина.

— Боже, — сказала она, — это он.

Машина проехала.

— Почему он не остановился? — спросила она.

Он вспомнил лес.

— Он посмотрел прямо на меня.

— Я не хочу, чтобы у тебя были из-за меня неприятности.

— Пожалуйста, не волнуйся. Это не твоя забота.

В машине она сказала:

— Я с ним завтра объяснюсь. Что-нибудь придумаю.

Он подумал: помеха ли это? Хочу ли я нести ответственность за разрыв между Луизой Джермейн и ее любовником? Знаю ли я, какую должен занять гражданскую позицию?

Луиза Джермейн вошла в его дом глубокой ночью. Он включил свет. Она радостно огляделась.

— Я всегда хотела сюда прийти. Еще до того, как твоя жена погибла.

Она стояла посреди Лориной комнаты, смотрела на Лорины картины, на пианино, книжные полки, диван, кресло, кофейный столик. Надругалась над Лорой, потому что была не ею. Она не была ни его жена, ни его дочь, он едва ее знал — и тем не менее хотел прижать к себе как близкого человека, как члена семьи. От этого парадокса его голова пошла крутом.

Она сказала:

— Я хочу, чтобы ты мне все показал.

— Сейчас?

Она засмеялась, встала к нему вплотную и сказала:

— До завтра терпит.

Потом — собственно поцелуй, первый, уже глубокий, эта юная особа когда-то представлялась ему робкой, но она знала о таком целовании все и, вероятно, лучше, чем он. Она прижалась к нему животом и лобком, посмотрела на него, закинув голову, и спросила:

— Где будут увеселения?

— Наверху?

— В хозяйской спальне? Отлично, пойдем.

Он почувствовал легкое раздражение. Они пошли наверх. У двери он включил свет и остановился. Призрак Лоры. Тони удивился, так как думал, что она сняла запрет, но она была в комнате, которую пока не готова была оставить. Он заглянул в комнату Хелен, куда вход тоже был заказан, и потом в прохладную нейтральную гостиную.

— Пойдем сюда.

Увеселения. Она скрестила руки и стянула футболку, они разделись, все время глядя друг на друга, она уже не прятала победоносной улыбки. Она была худая, между ляжками лежала тень от бедер. Она тронула его член — девочка, которая была его аспиранткой.

Приглушенные смешки, воркотание, утыкание, щекотание. Ее тело было знакомо ему так, будто он знал ее всю жизнь. Туда можно, я хочу. Я даже не мечтала, что у меня с тобою это будет. Не торопить события — но время набухало, налилось и не могло ждать, и он поместился над Луизой Джермейн, по-маневрировал, ища ее, и оказался там. Он подумал: как хорошо вернуться.

В своей собственной гостиной, пока она ерзала на нем, он понял, что от двери кто-то смотрит. Отвергнутый Джек Биллингс. Церемония вступила в фазу неистовства, стрелка датчика зашкаливала. Это был не Джек Биллингс, это был кто-то на другой постели. Изменился цвет, снег загорелся закатом, одинокий лыжник оторвался, понесся с горы по пламенеющему снегу и рухнул вниз, в позднюю серую тень. На другой постели кого-то насиловал повернувшийся спиной человек, которого Бобби Андес бил по спине палкой. Тогда Тони Гастингс, хотя и добывал последнее обильное золото из Луизу Джермейн, почувствовал, что раздваивается: дух его отделяется от содрогающегося тела, чтобы сдернуть насильника с другой постели, но, будучи духом, не может его коснуться.

В комнате было тихо, как было на похоронах. Она гладила его по затылку. Людей не было слышно, может быть, они ушли. Он посмотрел на другую постель и обнаружил, что другой постели нет. Была Луиза Джермейн, милая и уязвимая, она смутно улыбалась, как только что разбуженный ребенок, и он, с облегчением от того, что она жива, испытал к ней нежность. Он был смущен случившимся между ними насилием и потрясен тем, что не увидел другой постели. Из этого, видимо, следовало, что две постели были одной, и в таком случае человеком, насиловавшим женщину, был он сам и его пытались остановись, а его дух, пытавшийся вмешаться, был всего лишь духом.