Алан Силлитоу - Начало пути

- Спасибо за такое доверие, только больно уж ты рисковала: вдруг бы Смог не выжил? А что это у тебя за чемоданы в гостиной?

- Еду в Голландию со Смогом недели на две.

- А потом что?

- Вернусь сюда. Этот дом мой.

- Будешь здесь жить?

- Продам.

Я сам сварил кофе: она сперва пролила молоко, потом рассыпала сахар.

- Останься со мной, Майкл. Мне одной не справиться.

- Сегодня останусь. Завтра я работаю. Еду на несколько дней в Швейцарию. Как приеду, дам о себе знать. Надо вытаскивать Смога. Сейчас попьем кофе и пойдем в гостиную, унесем чемоданы. Расставим мебель, малость приберем, а потом притащу вниз Смога, пускай увидит - всюду полный порядок, никакой неразберихи. Я сейчас только о нем беспокоюсь. Никогда я не верил, будто первым делом надо беречь женщин и детей, нет, беречь надо одних детей.

Мы прибрали гостиную, теперь здесь стало почти как при докторе Андерсоне. Бриджит села в одно кресло, я - в другое, рядом, и оба глядели через большие окна вниз, на газон.

- Извини, что я доставляю тебе столько хлопот,- сказала Бриджит и протянула мне руку.

- Да разве это хлопоты,- сказал я.- Жалко, что Андерсон умер. Раньше некогда было тебе про это сказать.

- Терпеть его не могла,- сказала Бриджит и выдернула у меня руку.

Я опять взял ее руку и встал, ей тоже пришлось подняться, и я прижал ее к себе. Ее слезы ожгли мне лицо.

- О чем ты плачешь? Не плачь, крошка.

Мне вдруг так ясно представилось, какая она была, когда мы встретились в первый раз,- пухленькая, румяная, она слушала мои враки и глядела на меня широко раскрытыми простодушными глазами, и пышные волосы были еще по-девичьи непослушные, не держались ни в какой прическе. А теперь проступил настоящий овал лица, чуть широковатого в скулах, а глаза озадаченные, несчастные - все не поймет, как это с ней такое случилось. Я взял ее щеки в ладони и стал молча целовать глаза, лоб, все лицо - говорить с ней было еще не время. Я когда кого целую, уж непременно скажу- я, мол, тебя люблю, никак не могу удержаться. Сейчас как раз и надо бы сказать эти самые слова, сдается мне, их она и ждала. Но не потому сказал я сейчас эти три слова, они сами у меня вырвались. А она отозвалась уж с таким жаром - мы сразу накинулись друг на друга, нам бы сейчас прямо на что-то опрокинуться, хоть на голые доски, только в таком доме наверняка найдется что пороскошней.

- В целом свете ты один меня жалеешь.

- Ну, а как же. Я ж тебя люблю. Мы ведь с тобой спали, а с кем спишь, того должен любить, верно?

- Не знаю,- ответила она.

- А я тебя и не спрашиваю,- сказал я.

Мы пошли наверх, но мне было здорово не по себе - Бриджит все плакала, будто совсем потерялась, не знала, на каком она свете. Я только и мог, что лечь и крепко ее обнять.

- Ты своим родителям сообщила?

- Нет,- ответила она. - Да. Вчера написала письмо.

- Вчера? Письмо? - Я встал, зажег две сигареты.- А почему не позвонила? Или телеграмму бы послала.

Она улыбнулась, будто приятно удивилась своему неразумию.

- Не знаю. Правда, не знаю.

- Вот сумасшедшая.

- Знаю,- сказала она и опять заплакала. Я обнял ее.

- Да нет, ты не сумасшедшая. Не плачь.

- Я не люблю своих родителей.

- При чем тут это?

- Я и в Англию приехала, чтоб отделаться от них.

Был уже час дня, когда мы оделись и пошли к Смогу. Он лежал с открытыми глазами.

- Я вас слышал,- сказал он.- Вы что делали?

- Лежали в кровати и любили друг дружку,- сказал я.

- Это приятно?

- Ты голодный? - Я посадил его к себе на колени.- Бриджит готовит тебе еще завтрак.

- А уховертка ушла,- сказал он.- Колокол больше не звонит.

- Тогда дадим тебе сейчас яйцо, не то она проснется и опять примется за свои фокусы.

- Я хочу есть,- сказал Смог.

И он поел с аппетитом. Потом я стал читать ему одну книжку, другую, он все не хотел спать, но под конец уснул.

Я целый час бродил по Пустоши, по щиколотку в грязи и гниющих листьях. Пошел дождь, я заспешил к метро и ходил поблизости, пока не нашел книжный магазин. Увидал подержанную книжку Джилберта Блэскина за два шиллинга, но решил - дорого, и не купил. Все мне сейчас было неинтересно. Смог вроде начал приходить в себя, и я тревожился о завтрашней поездке.

Ребятня возвращалась из школы, пора было и мне назад. Казалось, твердая почва ушла из-под ног. Я повис в воздухе. Все, что сейчас происходит, никак не связано с тем, что должно случиться. Похоже, скоро конец света или неотвратимо надвигается что-то грозное. Обрубить бы канаты и удирать на всех парусах. Чутье подсказывало, где рубить и куда бежать, не было никаких причин его не слушаться. Но я знал: нет у меня надежды поступить, как велит чутье, а значит, мной завладела какая-то сила, еще посильней моего инстинкта. И играет мной. Меня потянуло убраться подальше от дождя, который пеленой заволок листья и кусты,

Я привел Смога вниз, в гостиную, и стал поить его чаем - он сидел у окна и с удовольствием глядел, как дождь разрисовывает стекло. Глаза у него уже не казались такими маленькими, как утром. Кожа - нежная, прозрачная, и, пока он не улыбнется или не попросит еще поесть, можно подумать - она прямо фарфоровая. Я сказал ему - я на несколько дней уеду, должен ехать по работе, а то не на что будет жить.

- А ты просто сходи в банк,- сказал он.

- В банке деньги только хранятся. Сперва их надо заработать.

- А я тебе их сделаю,- сказал он; весь рот у него был перемазан вареньем.

Ему уже не сиделось на месте, он помчался за фломастерами. Я нарезал бумажных квадратиков, и он их разузорил, но почувствовал - что-то здесь не то, и попросил меня нарезать еще. Потом попросил пятифунтовый билет - решил в точности его срисовать. А потом не захотел отдать обратно. Я сказал - ладно, даю тебе взаймы, а когда в субботу вернусь, ты, мол, мне эти деньги отдай, и если будешь вести себя примерно в хорошо есть, свожу тебя в магазин Хэмли и ты там на все пять фунтов накупишь игрушек. И он пошел спать очень довольный.

Я сказал Бриджит - я уезжаю ненадолго, и велел ей заботиться перво-наперво о Смоге, а потом и о себе, и она пообещала.

- Не люблю, когда летают самолетом,- сказала она.- Самолеты разбиваются.

- Со мной не разобьется. Этого я не боюсь. Я верю в это чудо техники.

Она еще прежде сбросила свои черные одежки и лежала сейчас в цветастом халатике, а на мне и вовсе ничего не было. Ночник освещал нас обоих. Я оделся, сказал - мне пора. Но мне боязно было, как бы с вей и со Смогом чего не случилось, будто я один был им опора и защитник, а без меня им грозят невесть какие напасти. Глупо, конечно, что я так боялся, а все оттого, что переоценивал свои силы, а их силы недооценивал. Бриджит вполне могла постоять и за себя, и за мальчонку. Но я еще со страхом думал, что ждет меня самого, когда я отсюда уйду, и пугало меня вовсе не то, что самолет ухнет вниз и разобьется.