Георгий Садовников - Большая перемена (сборник)

— Учёные спорят, а он есть. Гусь зря деньги тратить не станет. Но скоро его не будет самого. А заодно верну долги давнему дружку Степанову. Он на том озере заместо ящера найдёт мою пулю. Промеж глаз.

— Подлый предатель! Он вам сказал об этом? Что полковник там? — с горечью промолвил опер.

— Я и сам смотрю телевизор. И читаю газеты. Все только об одном и талдычат: «Наука призывает на помощь опытного сыщика», — произнёс по памяти киллер, гордясь умением читать.

«А я в последние дни не смотрю и не читаю. Как бедолага Козлов. Всё служба, служба», — сконфуженно подумал Телков и, оставаясь оперативным работником и в столь скорбный для себя час, задал очередной вопрос:

— Но Гусю-то зачем это нужно? Убивать Несси?

— Лох портит ему всю обедню. Не будет лоха, останутся одни суеверия, — сказал киллер, теряя терпение. — Ну, мент, ты меня заболтал. Давай, прощайся с жизнью. — И он снова навёл пистолет па Телкова.

Лейтенант вытянулся в струнку, ровно на торжественном построении, и звонко возгласил:

— Да здравствуют милиции и полиции всех стран! Долой мировую преступность!

— Сейчас мы увидим, кто кого долой, — злорадно прошипел Моржовый и нажал на спусковой крючок.

А теперь пусто щёлкнул и его затвор, как бы говоря: «Ну виноват. Ну извини».

— Дерьмо! — вскричал Моржовый и в сердцах швырнул пистолет куда-то за кузнечный пресс.

«Какой красивый и небрежный жест, — с завистью подумал Телков. — Он может себе позволить такое. С него-то никто не спросит: мол, где твоё личное оружие?» И лейтенант заботливо спрятал свой пистолет в карман.

— Чёрт! — выругался киллер, взглянув на часы. — Придётся драться на кулаках и ногами. Не могу же я тебя оставить живым после того, как наговорил с три короба.

— Да ведь и я вас не отпущу. Пока живой, — признался Телков.

И они начали драться и руками, и ногами, пустив в ход приёмы из экзотических восточных единоборств, а также родного отечественного самбо. Нанося удары, Телков приговаривал:

— Это вам за художника!.. А это за Меншикова! За то, что дискредитируете такое историческое лицо!

— А Меншиков-то тут при чём? — удивился киллер, не забыв двинуть в опера кулаком, точно он был силомером из парка культуры.

— Не притворяйтесь, будто не знаете! Вы точь-в-точь тот самый Меншиков, который из Петрова гнезда, — ответил опер, сопровождая свои слова приёмом из кун-фу.

— То-то я себя уже где-то видел! Ну, хирург! Ну, подлюга! Жаль, что не я его утопил в чашке чая! — И Моржовый, вымещая злость на Телкове, врезал ему ногой по скуле.

— Если не вы, то кто же это сделал? — тотчас хитро спросил лейтенант, не брезгуя теперь уже старомодным каратэ.

— Тот, кому повезло! — грубо рявкнул киллер. — Но тебя-то я не упущу, поганый мент! — И, схватив опера руками-клещами, сунул его в кузнечный пресс и прижал к наковальне.

В ноздри Телкова ворвался едкий запах горелого металла. Над ним висел многопудовый молот, готовый обрушиться на его беззащитную остриженную голову. И узловатый палец убийцы уже тянулся к кнопке выключателя.

«Прощай, Люся? Ты была в моём сердце аж на третьем месте. После службы и мамы!» — мысленно обратился Телков к своей потерянной невесте с последним предсмертным словом. Затем он попытался, как это принято у погибающих, пролистать перед мысленным взором всю свою жизнь. В его памяти с бешеной скоростью замелькали кадры, словно кто-то перематывал плёнку. И он тут же оставил эту затею. Ну разве втиснешь в считанные мгновенья несметное богатство событий и дат? Проще было выжить. И лейтенант, изловчившись, лягнул противника в пах, ужом выскользнул из его железных объятий. Но это было только половиной дела. Теперь полагалось мрачно сострить. Так в минуты смертельной опасности поступали все выдающиеся детективы.

— Прошу прошения, но иначе бы пресс помял ворот моей сорочки. А я, к вашему сведению, неисправимый пижон, — произнёс он, подражая кому-то из великих. «Кому — неважно, разберусь потом, если останусь жив», — решил Телков.

Но дремучий уголовник, не сумев оценить его юмор, примитивно пробурчал:

— Сейчас я тебе помну кое-что другое.

И они принялись дубасить друг дружку с удвоенным рвением. Бились на земле и головокружительных винтовых лестницах. Боролись на узких площадках под самыми сводами цеха, и киллер, как и положено, сбросил опера со страшенной высоты на остриё какого-то механизма, а Телков, как и положено, на лету ухватился за перила нижней площадки, что подвернулась на его пути. Затем он сбросил киллера сам. Тот грохнулся, считай, с четвёртого этажа, но как ни в чём не бывало встал на ноги и снова ринулся на Телкова. Их кости хрустели на весь цех, со струнным звоном лопались мышцы. Телков вопил от боли и звал маму, как маленький ребёнок. Моржовый от боли ревел смертельно раненным быком.

«И всё-таки приятно иметь дело с противником, который тоже ходит в кино. А Моржовый, судя по его приёмам, не вылезал из кинотеатров. В свободное, конечно, от преступлений время» — такая мысль пронеслась в голове Телкова, на миг оттеснив жуткую боль. Настолько она была неожиданной и чертовски интересной.

В конце концов, сцепившись в клубок, бойцы снова скатились по ступенькам вниз. И тут выяснилось, что у них совершенно иссякли силы. Они стояли лицом к лицу, тяжело дыша, не в состоянии пошевелить даже мизинцем. Но Телков всё же нашёлся, дунул в Моржового. Дуновение было слабее слабого, ну ровно от крыла дневной красавицы-бабочки. Но киллер рухнул на спину, что поваленный столб.

Стоя над ним, лейтенант победно промолвил, еле ворочая языком и частично кого-то цитируя, а скорее многих:

— Всё, Моржовый! Ваша карта бита! Вы задержаны за убийство!

— Наклонись поближе, — прохрипел киллер и, когда Телков исполнил эту просьбу, продолжил: — Ты выиграл, Телков. Я тебя узнал ещё в теремке. Ты похож на своего отца. Мы с ним вместе воевали в Афгане. Там и привыкли убивать. Васька, твой отец, спас мне жизнь. А сам погиб. Принял нож на себя.

Только теперь опер обратил внимание на физиономию киллера. Она была разукрашена полосами грязи. Именно так маскировались современные солдаты, проникнув в тыл врага. «Вот почему цех так фантастически чист. Всю грязь собрал Моржовый, прежде чем спрятаться за бочкой», — подумал Телков.

— Я бы мог раздавить твою черепушку, что сырое яйцо, — продолжал киллер, — да пожалел. Так и быть, живи, Володька!

— Спасибо! — от всей души поблагодарил лейтенант. — Но вы зря так поступили. Я взяток не беру. Даже моей собственной жизнью.

— Я знаю. Ты и в этом в Ваську. Он тоже не брал. А теперь тащи меня на свою Петровку, — снова прохрипел киллер и потерял сознание.

— Я бы с удовольствием вас туда доставил. Но сейчас мне непременно что-нибудь помешает, и я вас упущу, — пожаловался опер. И ему заранее стало обидно: до чего же несправедлива жизнь. Ловишь преступника, ловишь, а стоит его задержать, и весь твой кропотливый труд рассыпается прахом.