Александр Васинский - Сады Приапа, или Необыкновенная история величайшего любовника века

Александр Васинский написал неожиданное и во многом новаторское произведение, хотя его замысел имеет великого предшественника в лице гоголевского «Носа». Правда, в романе Васинского «Сады Приапа» от главного героя отделился не его нос, а детородный орган, который не только зажил самостоятельной жизнью нового русского, но даже едва не сделался… Впрочем, сохраним интригу в тайне.

Я давно не читал беллетристической вещи, где бы так велика была плотность эротических и откровенно постельных сцен. Однако роман вовсе не «об этом».

В облатке развлечения прячется притча.

Игорь Кон, профессор,

член Международной академии сексологических исследований

Александр Васинский был соавтором сценария популярной кинокомедии «Влюблен по собственному желанию» (с Евгенией Глушенко и Олегом Янковским в главных ролях). Его новый роман снова о любви, но на этот раз небывалой, ни на что не похожей…

Эта книга о любви во всех ее мыслимых (и немыслимых) проявлениях, что позволяет ей стать читательским достоянием продвинутого тинейджера и почтенного ветерана, неуемного фантазера и суховатого прагматика, волокиты со стажем и любопытствующего девственника, ненавистника «зауми» и изощренного интеллектуала, скромной домохозяйки и львицы светских тусовок, обманутого вкладчика и преуспевающего бизнесмена, человека интересующегося политикой, и того, кого тошнит от всякой политики…

Автор заранее предупреждает, что он не употребил ни одного по-настоящему нецензурного слова, и это при том, что главный герой романа является фигурантом девяносто девяти процентов всех матообразующих выражений русского языка.

Апреля 7-го числа в Москве близ Поклонной горы и в виду крылатой богини Ники, венчающей Триумфальную арку, с одним из служащих муниципальной конторы по уничтожению грызунов и бытовых насекомых случилось дикое несусветное происшествие. В разгар рабочего дня у экспедитора отдела ядохимикатов Коли Савушкина необъяснимым образом исчез… пропал… как в воду канул… бесследно… нет, господа, не решаюсь, не могу договорить. Потому что натуру человека постигла чудовищная трудновообразимая потеря. Ее и сравнить-то не с чем. Утрата руки или ноги, даже утрата носа показалась бы маленьким морфологическим изъяном.

По поводу такого рода происшествий и не знаешь что думать. Ну был бы этот Коля каким-нибудь беспутным авантюристом, игроком, бонвиваном или, на худой конец, заводным неврастеником, а то заурядный тихоня, унылый трезвый семейный человек. Я бы еще понял, если б случился с ним этот казус в результате несчастного случая, или ради поучения юношества, или вследствие какой-то объективной неустранимой причины, не может же такое произойти просто так, сдуру, без намека хоть на какой-нибудь умопостигаемый смысл. Неужели ж и тут одно только наше русское «на, выкуси» с издевательски высунутым языком, одно только наше бестолковое несуразное российское безобразие?

А между тем, господа, как начнешь вдумываться в это происшествие, так в голову приходят всякие соображения и резоны. Ведь ни с того ни с сего такие вещи с людьми не приключаются. Почему-то именно Колю Савушкина, а не кого-нибудь другого выбрал для этого происшествия случай и провидение (или кто там выбирает нас для превратностей наших судеб, кто или Кто распоряжается тем, что с нами происходит или не происходит?). И тут, выходит, загадка, и все в нашем русском духе. Неспроста, наверное, с нами в России случаются дикие сюжеты, лежит на нас родовая припечатанность к тоске. Мы, наверное, и в ясном райском саду не совсем умеем расслабиться и порадоваться. Немецкие праведники скорей всего и там в бодрости чем-нибудь полезным заняты, часы ремонтируют или посуду лудят, французы вино церковное делают, итальянцы на мандолинах играют, а наши, попав в рай, небось, насупясь, жмутся в сторонке, держатся группками (вот уж точно что группками) и угрюмствуют, угрю-ю-мствуют…

Ничто в тот день не предвещало для экспедитора Коли Савушкина никаких ЧП, как, впрочем, и в другие дни: он вообще, можно сказать, был создан для жизни без происшествий и приключений. Он их боялся и избегал. Вот хоть сегодня ехал в свою контору, как всегда, на метро до «Кутузовской», в вагоне все скучные и мрачные, кто-то досыпал, на «Багратионовской» в вагон вошел какой-то ухарь и противным, неуместнободрым и даже издевательским для такого раннего часа голосом вдруг прямо в дверях громко прокричал:

— Здравствуйте, товарищи!

Напугал всех. О, какая ненависть к нему вспыхнула у людей! Вдобавок было это в день, когда в метро повысили плату за проезд. Коля Савушкин тоже вжался в спинку сиденья, он всегда побаивался этих поддатых остряков, подозрительных, с утра веселых, по которым сразу было видно, что едут от бабы…

Не успел этот артист затихнуть (а, войдя в вагон, он сразу опустился на свободное место у двери, голову на грудь уронил, всхрапнул), как вдруг на «Филях» очнулся, вынул из бокового кармана банку джина в смеси с тоником, сорвал железное кольцо, словно чеку из гранаты выдернул, запрокинул голову, сделал громадный глоток, обвел салон захмелевшим свирепым взглядом. Лицо его перекосилось. Он вдруг вскочил с места, резко, агрессивно прокричал какое-то полузнакомое слово:

— Солпадеин! Солпадеин!! Если эта боль…

Все опять оцепенели, а он вдруг посреди фразы сник, не выдержав градуса первоначально заданной свирепости, и закончил втемяшевшуюся ему телерекламу болеутоляющего голосом тихим, обессиленным, даже, я бы сказал, кротким и безнадежным:

_ —…Если, говорю, боль заявит о себе, то вы ей, слышите вы меня? вы ей, чувырле криворотой, нанесите ответный удар… Пожалуйста.

Двери зашипели, Коля вышел не на своей остановке.

Он обычно собирался из дома на работу загодя, с запасом. А чего дома сидеть? Жена Нина уходила в свою заводскую столовую ни свет ни заря, оставляя ему кое-какую еду на плите. Коля ел в одиночестве, складывал в полиэтиленовый пакетик объедки для собак и голубей, и — на работу.

Выйдя из метро не на своей остановке, он осмотрелся, определил направление движения, втянул воздух полной грудью, чтобы унять раздражение. До начала работы оставалось еще полчаса. Коля приостановился, подставил лицо ветерку. Апрельский воздух был уже прогрет, но как бы слоями, в нем улавливались узенькие струйки прохлады. Савушкин узнавал эти острые струйки-лезвия, эти наждачные терки ветра, он не сомневался, что они долетели сюда из-за Полярного круга, их сдуло и принесло ветром с арктических льдин и торосов, вот они, их сухие жгучие уколы, их сухие бескровные порезы, этот особый стерильный, убивающий все микробы, чистоплотный полярный холод, привет это ему персональный был с Севера, где он служил давно, еще при маршале Устинове, на подлодке.