Арчибальд Кронин - Северный свет

Как не похожа на нее, думал он, эта высокая молчаливая молодая женщина, внешне такая уравновешенная и вместе с тем так глубоко чувствующая, — вот она сидит сейчас, глядя в огонь, руки спокойно сложены, хотя в глазах притаилась тревога. Она щедро дарит людям свое участие и словно призывает ответить ей тем же. В ее тихом спокойствии чувствовались доброжелательность и понимание. А жестокая борьба, которую вел Генри последнее время, возбудила в нем почти болезненное желание быть понятым. Он сознавал, что всему виной — мягкость и слабость его характера, но ничего не мог с собой поделать: он жаждал нежности, жаждал изливать ее и получать. А Кора как раз обладала этим качеством, этим редким и бесценным даром, тем, что так нужно было ему теперь.

Наконец Пейдж почувствовал, что пора ехать. Кора молча проводила его до машины. Под холодным небом цвета индиго, усыпанным яркими звездами, на пустынный берег с грохотом набегала волна. Они прислушались к шуму прибоя: удар — медленно шуршат камешки, увлекаемые в море схлынувшей водой. Элдонские холмы в лунном свете казались совсем голубыми. Грудь Коры высоко вздымалась. Внезапно она тихо спросила:

— Вам в самом деле надо ехать?

— Уже поздно, — сказал он.

— Да нет, еще совсем не поздно… когда вы уедете, мне будет очень уж тоскливо.

Внезапно ее охватило волнение. Она вздрогнула, рука ее, все еще державшая его руку, была мягкая и холодная.

— Вы не больны? — спросил ее Генри. — Пальцы у вас совсем ледяные.

Она загадочно усмехнулась.

— Признак горячего сердца, говорят. Посмотрите, какая ночь! Просто стыдно сидеть в комнате. Не хотите прогуляться по берегу?

— Мы уже гуляли, моя дорогая.

— Да… но сейчас так красиво, светло. — Она говорила запинаясь. — Там, в конце мола, есть маленькая хижина… Рыбаки хранят в ней сети. Я бы показала вам ее. Она пустая… И там совсем сухо… мы могли бы посидеть и поглядеть на волны.

Она как-то странно и взволнованно посмотрела на него, и во взгляде ее был тревожный вопрос. Он покачал головой, и она опустила глаза.

— Право, уже поздно, дорогая Кора… скоро десять. Боюсь, что мне пора. Мы пойдем туда как-нибудь в другой раз.

— Пойдем?

— А сейчас постарайтесь приободриться. Все будет хорошо… у вас с Дэвидом… и у всех нас.

Слышала ли она его? Она ничего не ответила. Только сильнее стиснула его руку и прижала к груди. Потом сказала:

— Вы хороший… очень. — И добавила: — Приезжайте скорее… Уж пожалуйста.

Эти слова проникли ему в душу. Он нежно поцеловал ее волосы.

Пейдж включил мотор, и, пока машина не отъехала, Кора стояла и глядела на него.

Минут пять Генри мчался сквозь прозрачную пелену лунного света, от которого длинная прямая дорога казалась молочной рекой; потом вдруг нажал на тормоза и резко остановил машину.

Мысль о Коре, грустно, одиноко стоявшей у калитки, вдруг пронзила его. Как он мог уехать? Он ведь ничего не сделал, чтобы помочь ей. Им овладело безумное желание повернуть машину назад и успокоить Кору. Но нет, нет, это невозможно, это выходит за рамки разумного, такой поступок может быть неправильно понят. Он может скомпрометировать ёе. У него пересохло в горле от усилий, которых стоила ему эта внутренняя борьба: его тянуло назад — пусть только для того, чтобы обменяться с ней хоть словом. Он вздохнул и после долгого мучительного раздумья завел мотор, включил скорость и продолжал свой путь в Хедлстон.

Весь этот вечер миссис Пейдж просидела в библиотеке на Хенли-драйв, тщетно пытаясь развеять тоску одиночества. Ханна была отпущена на всю вторую половину дня, Дороти простудилась и рано легла в постель, а Кэтрин Бард, жена доктора, которую она пригласила выпить после ужина чашечку кофе и сыграть вдвоем в бридж, в последнюю минуту отказалась прийти на том малоубедительном основании, что к ней неожиданно приехала тетушка из Тайнкасла.

Алиса принадлежала к числу тех, кто любит общество и никогда не радуется одиночеству. А потому настроение у нее теперь было отнюдь не веселое — она считала себя покинутой, всеми забытой и хотела, чтобы на худой конец хоть Генри поскорее пришел. И куда это, спрашивала она себя, он запропастился? В последнее время он стал какой-то странный. Она позвонила в редакцию сразу после семи, но его там уже не было. В те дни, когда она отпускала прислугу, он частенько ужинал в клубе; в восемь часов она вызвала по телефону швейцара, но оказалось, что Генри и там нет. Оставалось только одно предположение или, вернее, уверенность, — Слидон. Должно быть, он опять там. Право, это уж слишком: при малейшей возможности он бросает ее и мчится в Слидон.

Алиса поправила за спиной подушку и, поскольку с кроссвордом ничего не получалось, в третий раз взялась за вышиванье. Но тонкая работа утомляла глаза, да и вообще ей уже надоел этот рисунок, и она решила поручить вышиванье Ханне — пусть докончит в свободное время. Стремясь привести в порядок мысли, она начала раскладывать пасьянс. Однако из этого тоже ничего не вышло — она была слишком расстроена, ей стало бесконечно жаль себя, и она, по обыкновению, далеко унеслась мыслью — только не в будущее, а на сей раз в прошлое, которое воображение расцвечивало самыми необычайными красками. Она все еще держала в руках карты, а воспоминания роились вокруг, разворачивая милые ее сердцу картины юности, такой яркой и беззаботной.

Как она была счастлива тогда в Бэнксхолме, маленьком имении, которое отец ее купил в Ист-Лотиане и куда они перебрались из Морнинг-сайд-террас — там было так тихо и живописно, из дома открывался вид на реку Фёрт и на Басс-рок, и к тому же столица со всеми ее удовольствиями и развлечениями — совсем рядом. У них был широкий круг друзей, и все люди незаурядные — отец ее и до назначения в Верховный суд Шотландии считался одним из популярнейших адвокатов Эдинбурга; когда Алисе минуло семнадцать лет, умерла мать, и семья какое-то время была в трауре, но вскоре старшая сестра Роза с успехом стала выполнять роль хозяйки дома. Ах, тогда будущее казалось таким многообещающим. Думала ли она когда-нибудь, что жизнь ее так повернется или что брак ее, от которого она столько ждала, сведется к унылому существованию в провинции, что она станет женой, которой пренебрегают и которую — в этом она уже теперь не сомневалась — ожидает разорение?

Слезы обожгли глаза Алисы, когда в памяти ее всплыла их первая встреча с Генри — такая неожиданная и оказавшаяся такой роковой. В университете, который она посещала вовсе не для того, чтобы получить диплом, а просто потому, что заниматься искусством было принято среди девушек ее круга, Генри был «не их поля ягода» и никак уж не принадлежал к той компании, куда входила она вместе с самыми приятными своими однокурсниками. До чего же было весело, когда в полдень, после лекций, взявшись под руки и треща как сороки, подружки отправлялись завтракать в кафе «Добро пожаловать к Маквитти» на Принсесс-стрит; там они всегда садились за один и тот же круглый столик у окна, который оставляла для них официантка из Перта, с такими волнистыми черными волосами — как же ее звали? — ах да, Лиззи Девор, премилая была девушка и знала свое место. А потом Алису всегда ждало что-нибудь интересное и захватывающее. Ни одно значительное событие не обходилось без нее, и она вечно была занята — либо устройством очередных танцев, либо подготовкой собрания «Дискуссионного общества» совместно с колледжем королевы Маргариты.