Арчибальд Кронин - Северный свет

В смертельном ужасе Смит локтями прокладывал дорогу сквозь толпу. Он то и дело называл себя и требовал, чтобы его пропустили. Когда он добрался до подъезда, стоявший там полицейский узнал его и открыл ему дверь. Смит остановился в вестибюле, тяжело дыша, боясь идти дальше. С трудом он заставил себя нажать кнопку лифта. Лифт не спустился. Судя по указателю, кабина стояла на третьем этаже. Вдруг Смит услышал, что кто-то стремглав бежит вниз по лестнице. Это оказался Питер, телефонист. Увидев Смита, юноша бросился к нему и схватил его за локоть.

— Мистер Смит… сэр… сэр…

— Что случилось?

Питер дергал его за рукав, истерически всхлипывая, и бормотал:

— Я хочу домой. Это ужасно… ужасно, и я сам видел это.

— В чем дело? — Смит с силой тряхнул его. — Ради всего святого, что произошло?

Питер поглядел на него, бессильно откинув голову, Его голос становился все пронзительнее:

— Молодой мистер Пейдж… он стрелял в мистера Ная… мистер Най упал… и тогда он застрелился… — Питер задохнулся и взвизгнул: — Доктор говорит, что он умер.

— Кто? — испуганно прошептал Смит.

— Дэвид… молодой мистер Пейдж.

Смит прислонился к стене, не ощущая ничего, кроме тупой тошноты. Тут он услышал шум спускающегося лифта. Через секунду из него вышел Най в сопровождении доктора. Най был бледен, из-под наброшенного на плечи пиджака виднелась забинтованная рука, но в его побелевших губах была зажата сигарета.

— Взбесившийся психопат, — сказал он Смиту, проходя мимо.

Словно в тумане Смит увидел, как они скрылись за дверцей кареты скорой помощи. Собравшись с духом, он хотел было уйти, когда из-за клетки лифта показались два санитара с носилками, покрытыми простыней. Смит попытался закрыть глаза. Они не закрывались. Он смотрел на носилки, пока санитары проходили мимо. Затем их поставили в карету. Через открытую дверь Смит увидел на фоне молча глазеющей толпы коленопреклоненного фоторепортера, который делал снимок за снимком.

После разразившейся в четверг грозы четыре дня стояла необыкновенно ясная погода — настоящее бабье лето. Малкольм Мейтлэнд, который угрюмо шагал по Хлебному рынку, направляясь в редакцию «Северного света», изнывал от жары, тем более что надетый им сегодня черный костюм стал ему узковат. В зале городской ратуши, где шло расследование, царила еще более невыносимая духота — столько туда набилось народу, и очутиться на воздухе было все-таки большим облегчением. Он сидел у бокового выхода, благодаря чему сумел уйти немного пораньше, и теперь, поднимаясь по лестнице, не сомневался, что вернулся в редакцию первым. Но мисс Моффат уже была там. Через раскрытую дверь ее комнаты Мейтлэнд увидел, что она открывает окно. Он остановился.

— Ну вот, все и кончилось, — сказал он.

Мисс Моффат ответила не сразу.

— Да… все кончилось, — помолчав, мрачно подтвердила она.

Секретарша была одета в черное, от жары ее лицо совсем посерело, она выглядела измученной, и глаза ее смотрели особенно холодно, но Мейтлэнд чувствовал такую потребность высказаться, что это его не остановило.

— Генри держался молодцом, — сказал он после паузы.

— Лучше, чем я ожидала, — признала она. — Судья сделал, что мог… На этот раз он был почти человечен. Но, боже мой, — она сняла шляпу, злобно воткнула в нее булавку и резким движением повесила ее на крючок за дверью, — эта несчастная пара! Как бессмысленно! Как тяжело и бессмысленно! Если бы бедный сумасшедший хоть сделал то, что собирался, все это не было бы так ненужно. Когда я увидела, что Най как ни в чем не бывало дает показания, я была готова сама его убить. И ведь в этом весь Дэвид — ничего толком не уметь довести до конца.

— В данном случае этому можно только радоваться, — медленно сказал Мейтлэнд. — Из-за Генри. По-моему, это общее мнение. Город по-прежнему на его стороне. Во всяком случае, на «Свете» все это отразилось гораздо меньше, чем можно было ожидать.

— Пожалуй, — ответила она, нахмурившись. — Но для этого потребовалось… ну… то, что потребовалось. И поверьте мне, при всяком другом исходе наше имя все еще было бы втоптано в грязь. Не сомневаюсь, что Генри припишет это доброте и порядочности рода людского. — Ее тон стал резким. — А на самом деле просто большая сенсация заставила забыть о меньшей. — Она отвернулась и сердито ткнула вилку электрического чайника в штепсель. — Я собираюсь выпить чаю. Лучшее средство в такой день, как сегодня. Именно в такой. Хотите чашку?

— Не откажусь, — ответил Мейтлэнд, следя, как она достает чашки из шкафчика с газетными подшивками и вынимает сахар и жестянку с чаем из ящика стола. Наконец она взяла бутылку с молоком, стоявшую на водопроводной трубе, и принялась подозрительно рассматривать ее содержимое, раздраженно бормоча:

— Конечно, оно вчерашнее, но придется довольствоваться и этим. По правде говоря, — заметила она, снова возвращаясь к той же теме, — больше всего меня возмутил Смит. Нельзя было без отвращения слушать, как он распинался, что ему следовало побыть с Корой, не оставлять ее одну в доме… и еще расплакался! Хотя он и раньше хлюпал носом — когда эта женщина из лавки, миссис Дейл, рассказывала, как она увидела Кору, бегущую по молу, и закричала, чтобы ее остановить, но не сумела. Чтобы такие, как он, хныкали над Корой! Так бы и ударила его!

— Бедняга, — сказал Малкольм. — Он винил себя во всем случившемся. Я не мог его не пожалеть.

— Ну. так больше не жалейте, — ответила она, поджав губы. Мейтлэнд хорошо знал эту ее манеру. — Могу вам сообщить о Смите кое-что новое.

— Ну?

— Генри взял его к нам.

— Что?

— На место Балмера. Теперь он — наш новый заведующий отделом рекламы.

— Господи! — Малкольм на секунду задумался, а потом добавил: — Говорите, что хотите, а все-таки Пейдж похож на хорошего человека больше всех, с кем мне приходилось встречаться в этом весьма и весьма скверном мире.

Она покачала головой и стала наливать чай.

— Он мягкосердечен, только и всего. Его отец никогда бы не сделал ничего подобного. Он в один миг вышвырнул бы Смита из редакции, если бы тот посмел сунуть туда нос.

— Вы слишком строги к Генри. Впрочем, вы всегда слишком строго его судите. — Мейтлэнд взял чашку, которую она ему протянула. — Вспомните, что ему пришлось перенести за эти два года… с его-то больным сердцем. И теперь в довершение всего — это. Вы ведь знаете, как он любил Дэвида.

— Да, — согласилась она угрюмо. — «Мой милый Дэвид». — Затем, отхлебнув чаю, она бросила мрачный взгляд на Мейтлэнда. — Но по-настоящему он будет горевать о Коре.

Малкольм не успел ее остановить, и она продолжала:

— Он, может быть, и сам того не знает, но он был в нее влюблен. Я его за это не осуждаю! Наоборот, чувство к ней относится к тому немногому, за что я готова его уважать. Кора была настоящей женщиной, совсем земной, с горячим сердцем. Ей нужна была любовь, а Дэвид не очень ей подходил. Особенно когда он опять свихнулся и стал навязывать ей ученые книги и обращаться с ней как с музейной редкостью под стеклом. Она мне, конечно, ничего не говорила, но это было и так видно. Я ее хорошо понимала, по-настоящему. Не спорю — она была очень привязана к Дэвиду, заботилась о нем, жалела его… но этого еще мало.