Светлана Замлелова - Гностики и фарисеи

Вслед за Лизаветой Лукинишной всхлипывает Юлия Семёновна. И представляется ей, как Лизавета Лукинишна, молодая совсем девушка, фланирует взад-вперёд по Мещанской, смеётся и посматривает на молодцов. И что одета она в шнурованную кошулю и красный беретик. А на ногах у неё парусиновые белые туфли. И вовсе не жаль Юлии Семёновне Сухаревой башни, знакомой разве по картинкам да по рассказам Лизаветы Лукинишны. Нет. А жаль ей, что молодость проходит, и всё хорошее остаётся где-то там, на пересечении Садового и Сретенки. Там, куда уж вернуться нельзя никогда...

- Ну, а ты-то чего?! - спрашивает её Августина Семёновна. - Ты-то чего завыла?

Но Юлия Семёновна, закрыв своим полотенцем лицо, только вздрагивает в ответ. Вздрагивают её плечи, вздрагивает лежащая на столе грудь, вздрагивает двухэтажный подбородок.

И глядя на то, как мать и сестра, самые родные, самые близкие ей люди умываются слезами, Августина Семёновна чувствует, что глаза начинает предательски щипать, а в носу пощекатывать. И когда вернувшийся с прогулки внук Юлии Семёновны Ваня, рыжий мальчик лет тринадцати с полным, добродушным лицом, заглядывает на кухню, он застаёт трёх старух сморкающимися и утирающими лица.

- Опять, что ли, Сухареву башню вспоминали? - ехидно спрашивает он, переводя глаза с одной фигуры на другую...

Вот уже несколько лет, как Надежда Ивановна осиротела. Оставшись одна в пустой квартире, она, томимая своим одиночеством, погрузилась в небытие. Ничего не замечает она вокруг, и кажется ей, будто остановилась жизнь.

Больше не чувствует Надежда Ивановна сладкого запаха весны, когда пахнет молодой, чуть пробившейся листвой, костром и прелой землёй, освободившейся от оков снега. Всё, что когда-то радовало её, ушло безвозвратно. Равнодушие заключило её в свои холодные объятия.

А началось всё в тот злой и тоскливый день, когда умерла её старая, избитая жизнью мать.

Ветер, приятель февраля, выл и бесился, стуча в окна и бросая снегом. Точно хотел ворваться в комнаты, точно торопил, звал за собой. Холодно и сумрачно было на улице. Неуютно и страшно дома.

Когда мать умерла, ветер вдруг стих. Метель улеглась, и показался в окне кусок тоскливо-серого неба. Низкого, гнетущего, безжизненно нависающего. Всё затихло кругом. Вошла смерть…

Когда-то Надежда Ивановна слышала, что смерть человека похожа на его жизнь. Мать умирала беспокойно. Она то металась на кровати, порываясь встать; то вдруг заходилась отвратительным кашлем, задыхалась и хватала руками воздух.

В какой-то момент ей стало легче. Лицо её приобрело прежнее осмысленное выражение. Она села в постели, положив худые, сморщенные руки поверх одеяла, и задышала ровно. Затем она улыбнулась чему-то, откинулась на гору подушек, закрыла глаза и замерла.

Надежда Ивановна смотрела на усопшую и некоторое время не понимала, что произошло. Так странно и страшно было свершившееся. Так удивительно и непостижимо.

Надежда Ивановна и раньше видела смерть. Но смерть чужих, безразличных ей людей не трогала и не удивляла ее. Казалось, что всё идет своим чередом. Ушёл человек, но на его место придёт другой. Но смерть близкого человека испугала и удивила Надежду Ивановну.

"Неужели всё? " - думала она.

Глядя на жёлтое, разгладившееся лицо матери, она вдруг почему-то захотела вспомнить свою жизнь. Вспомнить и привести воспоминания в порядок. Несколько раз она пыталась выстроить в стройный ряд всё то, что когда-то видела, чувствовала, переживала. Но выходило куце, оборванно. Да и вспоминалась какая-то ерунда. Надежда Ивановна удивилась. Выходило, что ей нечего вспомнить! Тогда Надежда Ивановна, покопавшись, как в старом сундуке, в недрах своей памяти, попыталась найти нечто связующее, то, что объединяло бы воспоминания общим смыслом. Она силилась вспомнить что-то главное и не могла. Надежда Ивановна словно не понимала своей жизни. Ей стало страшно, и она поспешила к людям…

Мать отпевали в Ильинском храме. Надежда Ивановна ближе всех стояла ко гробу и обливалась слезами. После того, как разрешительную молитву вложили в руку усопшей, и все бывшие на панихиде поклонились почившей старушке, Надежда Ивановна подошла к батюшке. Тот, желая, очевидно, её утешить, сочувственно спросил:

- Это сестра ваша?

Надежда Ивановна в ужасе подняла на него глаза и замахала руками, как будто дотронулась до чего-то горячего.

- Что вы?.. Что вы?.. - зашептала она и зарыдала с новой силой. Её вывели из храма; кто-то сказал: "Ну, и ба-а-атюшка!" А Надежда Ивановна обиделась на простодушного священника…

Когда суета, связанная с похоронами, улеглась, Надежда Ивановна поняла, что в её доме поселилось одиночество. Пришедшее в дом со смертью матери, оно наполнило собой комнаты, разлилось тишиной, расползлось холодом.

То ли это страшное одиночество, то ли сама смерть, невидимая гостья, так подействовали на Надежду Ивановну, но с той поры в душе у неё что-то произошло. И тяжёлые, незнакомые до сих пор мысли, привели Надежду Ивановну в отчаяние.

Когда-то Надежда Ивановна была молода и весела. Она влюблялась, работала, смеялась и пела, была дочерью, женой, матерью. Но постепенно всё изменилось. Однажды муж сказал: "Я полюбил…" И ушёл навсегда. Потом вырос сын, уехал зачем-то в Москву и сгинул в столичном водовороте. А Надежда Ивановна осталась с матерью, уходу за которой она и посвятила себя.

И вдруг всё это показалось Надежде Ивановне бесплодным, отнимавшим время от чего-то главного. Но в чём было это главное, Надежда Ивановна не могла понять.

Она вдруг ужаснулась тому, как глупо и бесцельно прошла её жизнь. Да она и не жила вовсе, она попросту теряла время! Шесть десятков лет драгоценного времени потеряно безвозвратно. Всё, что делала она на протяжении этих десятилетий, казалось ей теперь ничтожным и никому не нужным. И те хлопоты, которые когда-то занимали её время, составляли всю её жизнь, на самом деле были чем-то притворным, ненастоящим. Это была фальшивая жизнь.

И работа, никогда не интересовавшая и не радовавшая её. И семейные обязанности, обязанности матери, жены и дочери, казавшиеся самым важным, первостепенным делом.

Всегда она думала, что каждый человек должен оставить после себя потомство. Но сейчас слишком плотским, слишком животным казалось ей такое оправдание своего прихода в мир. Да, она подарила жизнь другому человеку. Но, подарив ему жизнь, она тем самым обрекла его на неизбежную смерть и многолетнюю агонию. Что сумела дать она этому человеку? Счастлив ли он? Благодарит ли её? Да и где он теперь?

Но ещё страшнее было то, что не могла она понять, как же прожить ей оставшуюся жизнь. Чем занять себя, чему или кому посвятить…