То Хоай - Западный край. Рассказы. Сказки

Хозяин молча встал и ушел в дом. Нгиа услыхал, как в дальнем углу хижины, где стоял алтарь предков [36] Культ предков вообще был распространен во Вьетнаме. В домах стояли алтари с изображением предков, им приносили жертвы и воскуряли благовония. Считалось, что усопшие предки покровительствуют живым своим потомкам. раздалось мерное позвякивание монет в буйволовом роге [37] На монетах гадали, выбрасывая их из рога. По различным выпадавшим сочетаниям предсказывали будущее. . Старик заклинал души умерших. Видно, его встревожил приход незнакомца и он вопрошает духов — к добру это или к худу. Вскоре он вышел и уселся щипать джут. Наверно, ответ духов успокоил его.

Бывая в деревнях, Нгиа нередко встречал таких вот стариков — в общем-то незлобивых, но одержимых всяческими суевериями. И он решил, что тревожиться не о чем.

Надвигались сумерки, но старик не бросал своей работы. Нгиа сходил нарезал травы, подвел коня и привязал его к свае под домом. Он уже не раз убеждался: люди здесь, в горах хотя и немногословны, но добры и радушны. И он решил располагаться на ночлег.

Когда совсем стемнело, хозяин наконец разогнул спину и встал.

«Может, он прокаженный, — подумал Нгиа. В деревнях раньше был обычай забивать прокаженных насмерть, и потому люди, даже если они просто начинали кашлять, из страха перед соседями уходили в лес и жили там в одиночестве. Но ноги старика, крепкие и мускулистые, стоят уверенно и твердо, как у рыбака, бросающего с лодки невод. Нет, старик, конечно, здоров. А может, односельчане изгнали его, заподозрив, будто он одержим бесом и насылает на людей порчу? Ведь стала же когда-то жертвой дикого поверья Зианг Шуа с детьми… Что, если здесь в глуши живы еще варварские обычаи? Так оно, видно, и есть: люди считают его одержимым бесом, и потому он не смеет заговорить со мной. Вот беда-то!.. Надо бы сказать старосте Пангу: пусть уговорит старика перебраться в деревню. Не бросать же его здесь одного…»

Но Нгиа ошибся.

На самом деле все обстояло совсем не так. Старик вовсе не был уроженцем Финша, не болел он проказой и не слыл одержимым бесом. Просто жил, как все старики бедняки из племени са. Дожив в одиночестве до преклонных лет, они оседают обычно там, куда занесут их нужда и скитания, и никому до них нет дела.

Бог знает, когда поселился здесь этот старик. Вот уж который год, если в Наданге хворал кто-нибудь, его призывали в деревню сотворить заклинание. Конечно, и деревенским старцам ведомы были заклятья, но соседи предпочитали звать человека со стороны.

Людям казалось, будто испокон веку живет он в здешних краях. Да и сам старик мало что помнил. Припоминал лишь: с той поры, как подрос и выучился ловить рыбу, плести шалаши, что ставят на лодках, да мастерить помосты на сваях, прошел он — от верховьев до устьев — три реки, покуда на склоне лет не забрел сюда, к берегам Намма.

Так миновала жизнь — в поисках пропитания прошел человек по трем рекам, но осталось у него все та же горькая доля, та же печальная песня. Пел старик хорошо, его голос так и брал за душу. Когда выходил он на рыбную ловлю и, бредя по воде, затягивал «Жалобу услужающего в чужом дому», люди старались уйти подальше, чтоб не слыхать его голоса, но у них не хватало сил уйти; хотелось плакать, хотелось заставить старика умолкнуть, но они сами просили его: «Пойте… Спойте еще про тяжкую нашу жизнь».

В Тэйбак пришла Революция, и деревушки са по берегам ручьев и рек поднялись все как одна. Тэй, понаставившие здесь свои укрепления, дивились храбрости са. И как бы ни свирепствовали они, одинокий старик продолжал работать на Революцию — перевозить бойцов через реку.

Однажды тэй схватили его и увели в крепость.

Офицер стал кричать на старика, а потом толмач перевел его слова:

— Эй ты, пожиратель оленьего мяса, нарушивший закон са! Начальник велит тебе спеть песню!

И тогда старик затянул жалобу — горькую и гневную:

Когда офицеру перевели слова песни, он стукнул кулаком по столу:

— Ну уж нет! Не бывать этому! Старый ублюдок своими песнями подстрекает всякий сброд.

Но бить старика не стали и не заставили, как прочих пленных, таскать воду. Утром и вечером ему давали поесть, и он спал целыми днями.

Однажды ночью явился солдат, разбудил старика, завязал ему глаза, взял за руку и повел куда-то.

Шли они долго, потом с глаз его сняли повязку. Старик увидел, что стоит у высокого крыльца, освещенного яркими лампами, а в доме на помосте восседает человек — лицо подмалевано белилами, на голове шапка, одеянье расшито драконами [43] Дракон у народов Вьетнама издавна был зна́ком королевской власти. . По обе руки от него стоят двое — лица зачернены, одеты вельможами, в руках мечи.

Государь — это он восседал на помосте — обратился к старику на наречии са:

— Небо сжалилось над племенем са и поставило Нас властвовать над здешним людом. Когда-то са и мео имели в каждом роду старейшин, был и у них свой король и свои письмена. Но они из-за злобы и жестокости киней [44] Здесь речь идет о распрях между горными народностями и их враждебном отношении к жителям равнины (киням), которое искусственно разжигалось феодальной знатью и колонизаторами. лишились своего государя и утратили письмена. Ныне же небо прислало к Нам начальников тэй, чтоб сообща искоренить подлые племена кинь и тхай и чтобы са вместе с мео вновь обрели короля, обрели свои письмена. Письмена народа са уже здесь, вон на той горе. Остается лишь вырезать партработников-киней — их ведь не так уж и много, — и письмена спустятся к нам с горы. А ежели кини снова явятся сюда и потребуют лодки для перевоза, сговоритесь меж собой и убивайте их прямо на месте. Когда повстречаешь братьев по крови, передай и им Нашу волю.