То Хоай - Западный край. Рассказы. Сказки

Кхай поднял руку:

— Не объявлялись у нас ни этот голь-король, ни тэй, и бунта не было никакого!

Все переглянулись. И тут одну из женщин вдруг осенило:

— Послушайте, ведь товарищ приехал оттуда!.. Выходит, бунта и в самом деле не было!

— Верно, я только что из Финша, — улыбнулся Кхай. — Полно вам, земляки, слушать всякие враки!

— Все эти бандиты из Лаоса мутят воду!

Кхай кивнул.

— Товарищ Панг передает вам слово Правительства. Хотите знать правду — слушайте Панга, — сказал он.

Женщины — и молодки, и старухи — каждая, стараясь вставить словечко, спросить о чем-то своем, заговорили наперебой:

— Так и есть!

— Язык бы отхватить этим болтунам!

— Товарищ Кхай, а товарищ Кхай!.. Они говорят: «Революция больше сюда не придет, она бросила людей са на произвол судьбы».

— Нет, неверно это!

— Да они кругом изолгались! — заявила старуха, толковавшая прежде про бунт в Финша.

— Пусть только подвернутся под руку, язык вырвать — и делу конец!

— Вы лучше слушайте правдивых людей, — сказал Кхай, — таких, как председатель Тоа или Панг. И приходите строить соляной склад и магазин, ведь все это делается для нас с вами. И медпункт строят тоже для народа. Дело-то у всех общее!

— Да мы хоть сейчас!

— Завтра общинное собрание, — напомнил Панг.

— Вот-вот, а после собрания всем миром и подадимся в Финша!

Все должны слушать Панга — так сказал Тхао Кхай. А Пангу, когда он глядел на Кхая, чудилось, будто в Тхао Кхае воплотилась вся сила Правительства, будто это само Правительство пришло к ним в деревню. Правда, Панг поначалу встревожился: угораздило же его пригласить шамана! Но теперь всем волненьям конец, он признает одного Тхао Кхая. Раньше, когда Пангу хотелось поделиться своими сомнениями и тревогами с председателем Тоа или с товарищем Нгиа, что-то удерживало его да и не всегда находил он слова. А вот с Кхаем он чувствовал себя по-другому. Слушая его, он ощущал в себе какую-то новую силу, голос Кхая словно поднимал его над землей и уносил куда-то вдаль.

— Товарищ Тхао Кхай! — негромко сказал Панг.

Сердце его переполняли горячая любовь и вера.

Дождь кончился. Вышло солнце, и лучи его, переливаясь, разглаживали длинные и острые кукурузные листья.

Пара сине-зеленых попугаев, весело вереща, пронеслась по небу и опустилась где-то у покосившихся замшелых ворот, прикрывавших нижние ступени лестницы.

Кхай возвращался в Финша. Внезапно он почувствовал, как его волной захлестнула радость, и, сорвав с плеча винтовку, он выстрелил вверх, прямо в зеленую листву над головой.

Грохот прокатился вдаль, эхом отражаясь от скал. Кхаю вдруг показалось, что он на марше со своей ротой. А впрочем, он ведь сейчас и впрямь в походе.

Протяжный гул выстрела докатился по реке до Наданга. Все удивленно повернулись в ту сторону.

— Кто там стрелял?

— Этого гада Нгу не видать уж который день… А ну как он привел сюда разбойников из Лаоса?

— Нет, — спокойно и уверенно ответил соседям Панг. — Это винтовка товарища Кхая.

Едва рассвело, председатель Тоа отправился в Комитет. Нынче утром — такой был уговор — народ из окрестных деревень сойдется сюда строить медпункт и склад.

У него не шел из ума доклад Тхао Кхая на вчерашнем партсобрании. Значит, снова ползут лживые слухи из Лаоса. Этот подонок Нгу со своими молодчиками опять запугивает людей. Услыхав про трудности, с которыми столкнулся староста Панг, председатель не мог уснуть всю ночь.

И сейчас, завидя Кхая, он сказал:

— Опять эти сволочи повадились к нам из Лаоса сеять смуту! Уж я-то хлебнул там горя. Если кому охота послушать про «расчудесную жизнь» за границей, могу рассказать…

И тихо пробормотал:

— Небось он! Снова он? Черт подери!…

Ворча что-то себе под нос, он прошел в дверь.

Собирались люди из ближних деревень. Тоа присел у очага и протянул к огню руки — крупные, жилистые руки кузнеца, все в мозолях и ссадинах, похожие на комель бамбука. На левой руке не хватало двух пальцев.

— Знаешь, — повернулся он к Нгиа, — многие думают, будто это тэй обкарнали мне пальцы…

И впрямь земляки, особенно те, что помоложе, вроде Кхая, считали, что председатель был ранен в бою. Впрочем, кое-кто думал, что председатель саданул невзначай топором себе по руке, когда рубил дрова. Самого Тоа никто об этом не спрашивал.

Растопырив пальцы, Тоа поднял левую руку и покачал головой.

— Нет, было все по-другому. Черное было дело… Я тэй отродясь и в глаза-то не видел. Они ведь больше прятались по своим норам. А этот подонок, что всю жизнь просидел на нашей шее, остался и продолжал калечить людей…

Кхай весь обратился в слух. Он рано потерял отца и даже в лицо его не помнил. «Кто знает, — подумал Кхай, — не был ли мой отец похож на председателя Тоа. Может, и он вот так же потерял пальцы и так же страдал и ненавидел». Кхай слушал, боясь упустить хоть слово…

Было это давным-давно. Тоа, едва он подрос, узнал, что вся их семья и вся деревня до единого человека — в услужении у начальника. Говорили, будто их отдали ему в собственность — в наказанье за то, что здешние старцы посмели восстать против тэй. Стариков этих, само собой, бросили в тюрьму. А все, кого не упрятали за решетку, до конца дней должны были служить в начальничьем доме, все равно что в рабстве — и дети, и внуки их, и правнуки.

Деревня поставляла начальнику умельцев и слуг. Они исполняли всю работу в его доме: шили, красили, расшивали одежду, варили сахар, делали бумагу, отливали шейные обручи и сережки. Мужчины поздоровее таскали паланкин господина начальника, запасали хворост, пахали землю, собирали урожай, ходили на охоту, выколачивали для начальника рыночные налоги, выжигали уголь, работали на кухне, пасли лошадей и скот…

Семью Тоа еще при его отце начальник заставил сменить имя их рода By на свое родовое имя Муа, чтоб уж навеки закрепить их за своим домом. Он перевез их ближе к поместью и определил в кузнецы — мастерить лемехи для плугов.

Тоа сызмальства учился у отца ремеслу, с той поры еще, когда голопузым мальчонкой приноравливался к тяжу кузнечных мехов. Сперва он жег уголь для горна, раздувал мехи, потом, как подрос, носил вместе со взрослыми белый камень с горы Финхо и помогал отцу готовить изложницы для литья. Добрый десяток лет простояв у горна да протаскав формовочный камень, перешел он к ковке. Для начала ему доверили ножи и мотыги. Так уж принято было: сперва освой дело, которое полегче, а там приноси жертвы духам — проси дозволенья выучиться литью да ковке лемехов. И здесь он начал с малого: заливал металл в изложницы, потом разбивал их, стучал по железу, очищая его от окалины, и тащил охлаждать раскаленные докрасна заготовки.