Владимир Клевцов - Голос с дальнего берега (сборник)

— Как в больнице, кто?

— Не Сурмин, а другой.

Микеша, оторванный от барной стойки и хотевший было почтительно намекнуть на свое неудовольствие по этому поводу, испуганно притих.

— Что же теперь будет?

— Не знаю, что будет, а знаю только, что милиция на ипподроме уже работает, по чердакам ползает, вещественные доказательства собирает и на нашего Микешеньку удавку мылит.

Не глядя больше на Микешу, Федор Никифорович устроился в кресле, показывая глубокое презрение к ипподромному «жучку», которому не только что предложить сесть — руки подать зазорно.

— Скажи спасибо, что я все продумал, — снова заговорил Гусев. — Уедешь завтра московским поездом, по дороге сойдешь и метнешься в сторону. Дальше — устроишься на работу в какую-нибудь неразборчивую фирму и будешь ждать лучших времен. Понял?

Микеша закивал головой, в глазах у него появилась тоска, лицо от волнения побледнело, а нос, наоборот, заалел и даже как бы засветился, словно лампочка радиоприемника в темноте.

— Адресок свой сообщишь Зубру на до востребования. Со мной никаких контактов, — продолжал Федор Никифорович. — В общем — утони, исчезни, захлопнись, смени вывеску, чтобы тебя ни одна фуражка не опознала.

Гусев подошел к сейфу, встроенному в шкаф, покрутил щелкающие колесики, открыл дверцу, и из-за спины хозяина Микеша увидел тугие пачки денег и коробочки, верно, с драгоценностями.

— На, друг Микеша, на первое время. — Он кинул на стол тонкую пачку. — И вали отсюда.

— Это, а как же мне обратно в город, кто довезет?

— На трамвайчике доедешь.

Вспыхнувшая было благодарность к хозяину за заботу и деньги сменилась обидой: Микеша насупился, поняв, что над ним насмехаются.

— Какие здесь трамваи — лес кругом.

— Значит, тогда пешочком, своими торопливыми ножками. Топ-топ, топ-топ — и дотопаешь.

Едва Микеша сгинул и лес накрыл его, Федор Никифорович снова вызвал Зубра.

— Вот что. Завтра Микеша едет на московском, пристрой к нему кого-нибудь из своих опричников, кого он в лицо не знает. Пусть следит. Так, знаешь, спокойнее.

Микешу трясло от страха. Пока добирался вечером до вокзала, десятки раз представлялось, как его арестовывают, крутят руки и выводят из автобуса. На такси он не поехал из бережливости: когда он теперь устроится на работу и устроится ли вообще, и надо беречь каждую копейку. Казалось, что все смотрят на него подозрительно, словно знают, кто он такой, что натворил и куда бежит, и это просто удивительно, что никто не указал на него пальцем и не крикнул звенящим от волнения голосом: «Вот жулик, хватайте его, братцы!»

Трясло его и в вагоне. По перрону ходили двое дежурных милиционеров и поглядывали на окна. Заметив их приближение, Микеша всякий раз отодвигался по скамье в глубь вагона. И только когда поезд тронулся с места, вздохнул с облегчением — никто его не задержал. И теперь, с каждым километром, он будет отдаляться от опасности. «Надо в Сибирь мотануться, — повеселевше думал он. — За тысячи километров никто не найдет. Отсижусь сначала где-нибудь поблизости, пускай все успокоится, и тогда мотанусь в эту самую Сибирь».

Ехал он, опять же из экономии, в плацкартном вагоне, рядом сидела старушка и разбитной парень с простоватым, добродушным лицом. Никогда бы не подумал Микеша, что этот парень следит за ним от самого дома. Когда Микеша покупал билет, парень стоял в стороне и бросился к кассе, едва он отошел.

— Девушка, выручай, — взмолился парень, — тут мой друг должен был покупать билет. Едем вместе, на вокзале потерялись, а в какой вагон у него билет — не знаю. У него еще такие глаза нахальные.

— Друзья называются, — проворчала кассирша, выбивая билет и подавая его парню. — Был такой только что, пятый вагон, десятое место.

Поезд вышел из города. Микеша начал уже дремать, сказывалось волнение последних суток, но тут его сосед парень взялся за дело: достал из сумки закуску, бутылку, потеснил бабушку и, вопросительно глянув на заколебавшегося было Микешу, налил и ему.

— Кстати, меня зовут Генкой, — признался он, когда выпили.

— Иннокентий, Микеша, точнее…

— А куда путь держишь? — спросил парень.

— В Калязин.

Микеша решил это уже в поезде, в Калязине он бывал когда-то.

— Ну ты даешь, — удивился парень, — не верю! А я знаешь куда? Тоже в Калязин! За это дело надо выпить еще.

Он налил по второй, и через час они стали приятелями, а через два — лучшими друзьями. Стоя в тамбуре вагона с другом Генкой, Микеша таинственно намекал, что работает на большого хозяина, и показывал деньги, которые тот дал ему на командировочные расходы. Потом Микеша заплакал и сообщил, что его ловит вся милиция — от Чукотки до Москвы.

— Со мной не пропадешь, — успокаивал Генка, — поедем в Саратов, там у меня кореша, они спрячут.

— Спасибо, друг, — благодарно обнимал его Микеша.

Ранним утром, очумевшие от бессонной ночи, они вышли в Твери и к обеду прибыли в Калязин. Пили три дня. Успокоительное забытье к утру рассеивалось, и проснувшегося Микешу снова начинало трясти от страха. По утрам он первым делом отправлял друга Генку в магазин. Денег у друга не было, и Микеша тратил свои, понимая, что скоро они закончатся и тогда совсем пропасть. Надо будет искать съемную квартиру, устраиваться на работу, показывать паспорт, и где-нибудь он засветится, привлечет к себе внимание.

— Когда в Саратов поедем, к корешам твоим? — спрашивал он Генку.

— Подожди чуток, я должен перевод на днях получить.

Денег от Зубра он действительно ждал, но главное было узнать, что делать дальше. Лишь на третий день Генка сумел попасть на почту и отбить телохранителю телеграмму.

Телеграмму эту Федор Никифорович ждал с нетерпением. Положение осложнялось катастрофически. Через своих людей он узнал, что подозрение окончательно пало на Микешу. К внезапно исчезнувшему Микеше приходили домой, напугав мать, и искали отпечатки его пальцев, сверяя их с найденными на бутылке. Было решено подавать в розыск.

Поэтому, когда Зубр принес с почты телеграмму, Федор Никифорович возрадовался: «Наконец-то, нашлась пропажа».

В телеграмме значилось:

«Дружба не разлей вода. Поселились вместе Калязин Тверской».

Федор Никифорович задумался, решая трудную задачу. Хотя о чем тут было думать? Лишь обманывать себя! Решение подспудно пришло в тот момент, когда он узнал, что следствие вышло на ипподромного «жучка». Микешу надо было убирать.

Принесший телеграмму Зубр невозмутимо стоял у дверей, ожидая распоряжений. Лицо у него было тяжелым и равнодушным. Гусев впервые взглянул на телохранителя с любопытством, подумал: «А чувствует этот амбал хоть что-нибудь?» Неожиданно его охватило раздражение к телохранителю и жалость к себе, мягкому человеку, любящему животных и не терпящему насилия и в силу обстоятельств вынужденному принимать тяжелое решение. Но с другой стороны, иного пути не было. «С волками жить — по-волчьи выть», — пришла в голову успокоительная мысль. Федор Никифорович умел себя успокоить.