Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка. Слезы счастья

Все стали ужинать, но ели без аппетита и не решались затеять какой-нибудь разговор. Лоранс и Мари-Нутта, радуясь тому, что снова находятся рядом, обменивались еле заметными грустными улыбками и печальными взглядами.

Киона, сидевшая с безучастным видом, не притронулась ни к воде, ни к питью. Она надела на голову черный платок, скрыв под ним свои рыжевато-золотистые волосы, и от этого ее лицо казалось при свете люстры еще более красивым.

– Тебе, Киона, все-таки следовало бы прийти на кладбище! – неожиданно пробурчал Онезим. – С твоей стороны было не очень вежливо отправиться во время погребения на прогулку.

– Я решила, что будет лучше, если я присмотрю за Аделью и Томасом и утешу их, – ответила Киона нейтральным тоном. – Я от рождения обладаю и этим даром – умением утешать людей.

– Ее упрекать не в чем! – вмешался в разговор Людвиг. – Когда пришло время ложиться спать, малыши уже вели себя спокойно и даже улыбались.

Киона затрепетала – так, как трепещет парус, когда его наполняет ветер. Ей захотелось встать из-за стола, за которым собрались близкие ей люди, и куда-нибудь уйти, чтобы больше не чувствовать на душе тяжести их переживаний и невеселых мыслей.

– Я сообщаю вам всем, что Шарлотта попросила меня позаботиться о ее детях, – сказала Киона. – Это произошло тогда, когда похороны уже заканчивались и когда я была на берегу озера. Меня, видимо, потянуло пойти туда как раз для того, чтобы встретиться там с Шарлоттой. Иисус сказал: «Предоставь мертвым погребать своих мертвецов».

Жослин, побледнев, покачал головой и заявил, что он никогда толком не понимал смысла этих слов, фигурирующих в Евангелии.

– А я его понимаю, папа, – сказала его дочь. – Я не могла терять свое время на кладбище, где вы предавали земле телесную оболочку, которую уже покинула душа. Шарлотта захотела со мной попрощаться. Она торопилась вознестись на небо и обрести там покой. Вам нет никакой необходимости оплакивать и жалеть ее.

– Киона, ты невыносима! – сердито сказала Эрмин. – Я не могу тебя слушать. По какому праву ты призываешь нас не оплакивать Шарлотту, которая ушла из жизни в расцвете лет и у которой осталось двое маленьких детей?! Мне иногда кажется, что у тебя нет сердца, что ты черствая и бесчувственная.

Онезим резко отодвинул назад свой стул, выпрямил массивное туловище и поднял – как будто в знак приветствия – руку:

– Хорошо сказано, Мимин! А теперь я отсюда уйду. Я хотя Святое Писание и не цитирую, но зато проявляю уважение к мертвым. До свидания!

Он ушел, хлопнув входной дверью. Тошан посмотрел на Киону удивленным взглядом.

– Что за заявления ты делаешь сегодня вечером, черт побери?

– Отвечай! – крикнула Эрмин с отчаянным и одновременно разгневанным видом.

– Я не сказала ничего гнусного или злого, – возразила Киона.

– Да нет же, ты поступила отвратительно! Начнем с того, что не сообщила нам о том, что Шарлотта при смерти, в тот вечер, когда мы обнаружили ее мертвой. Ты отправилась на прогулку. Ты бросила ее одну!

– Мин, пожалуйста, не говори так! Как ты смеешь такое заявлять? Ты несправедлива! Я не командую своими видениями и предчувствиями. Я ничего не могла сделать.

Никогда еще две сводные сестры не спорили друг с другом с таким неистовством.

– Умоляю вас, прекратите! – простонала Лора. – Господи, моя бедная голова! Она уже начинает болеть.

– Эрмин, если Киона и виновата, то мы виноваты тоже, – сказал Людвиг, выразительно произнося каждое слово. – Мы вполне могли бы остаться возле ее постели, а не пойти пить чай в саду.

Тошан, кивнув в знак согласия, что-то пробурчал. Напряженная обстановка, установившаяся в столовой, была для него невыносимой. Он решил вмешаться.

– Я думаю, что нервы у всех у нас уже на пределе и что было бы правильнее просто вспомнить Шарлотту – вспомнить ее такой, какой каждый из нас ее запомнил. Мирей сказала правильно, Эрмин. Ты скоро пойдешь на второй этаж отдыхать, и снотворное тебе не помешает. Не стоит пытаться делать кого-то виноватым и сваливать на кого-то ответственность. Это была судьба, от которой не убежишь.

– К сожалению, это верно! – вздохнул Жослин. – Кстати, а что вы теперь собираетесь делать, Людвиг?

– Спасибо вам, месье Шарден, за то, что даете мне возможность об этом поговорить. Вообще-то мне хотелось обсудить этот вопрос с Тошаном, но я вполне могу обсудить его и со всеми вами. Я не могу вернуться в Валь-Жальбер. Я не хочу больше ни заходить в наш дом, ни быть соседом семьи Лапуант, которые терпели меня только потому, что не хотели ссориться с Шарлоттой. Тошан, если ты не возражаешь, я хотел бы поехать вместе с тобой в Большой рай и помочь привести его в порядок. Мадам Лора, если бы вы могли позаботиться о моих детях в течение нескольких недель…

– Ну конечно, я могу это сделать! Эти малыши чувствуют себя здесь как дома. Я вас понимаю, Людвиг. Лично я не смогла бы на вашем месте вернуться в Маленький рай. Такое название, кстати, стало для этого места не очень подходящим.

– Но Адель и Томас будут по тебе тосковать, – возразила Лоранс. – У них ведь больше нет мамы, и если их папа куда-то уедет…

– Я над этим уже размышлял. Я вернусь быстро – вернусь, как только свыкнусь с мыслью о том, что моя жена умерла, и приду в себя. Все произошло так стремительно!

– Я собирался поехать туда в воскресенье, – сказал Тошан. – Со мной отправится бабушка Одина. Она хочет поехать к своей дочери Аранк в горы. Ты будешь для меня очень хорошей подмогой, Людвиг.

– Я тоже поеду, – заявила Эрмин. – Я не хочу оставаться в Робервале.

– О-о, нет, моя дорогая, не покидай меня! – взмолилась Лора. – Боже мой, сколько несчастий!

Киона бесшумно встала из-за стола. Она, чувствуя себя ужасно одинокой, перебирала в уме мысли своих родственников. «Мин и в самом деле считает меня бессердечной. Ей не нравятся мои поступки и слова. Мари-Нутта надеется, что в октябре Лоранс уедет вслед за ней в Квебек и что они будут учиться вместе в лицее, в который она, Мари-Нутта, собирается поступить. Акали сохнет по своему почтальону, а папа горюет о несчастной участи Шарлотты. Людвиг сильно злится на Иветту. Ему известна правда, но он не решился мне об этом сказать. Это хорошо, что он уедет, очень хорошо!» Киона укрылась в большом саду, который уже погрузился в темноту летней ночи, и, растянувшись на траве, стала разглядывать звезды. Луи, отправившись ее искать, едва не споткнулся об ее тело. Увязавшийся за Луи фокстерьер, хотя и был ужасно рад возвращению своего хозяина и всячески демонстрировал свою преданность ему, не преминул ласково лизнуть Киону.

– А-а, ты здесь! – сказал Луи. – Как ты себя чувствуешь?

– Как пария. Ангел я или демон – решай для себя сам. Знаешь, Луи, пару веков назад меня уже сожгли бы на костре.