Карсон Маккалерс - Сердце — одинокий охотник

В городе было двое немых, они всегда ходили вместе. По утрам они рано появлялись на улице и под руку шли на работу. Приятели были люди совсем разные. Тот, что вел другого, был тучный, мечтательный грек. Летом он носил желтую или зеленую тенниску, небрежно заправленную в брюки спереди и вылезавшую сзади. Когда становилось прохладно, он надевал мешковатый серый свитер. На его круглом, лоснящемся лице с полуприкрытыми веками всегда сияла добродушная глупая улыбка. Другой немой — высокий, с живым и умным выражением глаз — был одет скромно и безукоризненно чисто.

Каждое утро приятели медленно шагали рядом, пока не выходили на главную улицу города. Дойдя до фруктово-кондитерской лавки, они приостанавливались на тротуаре. Грек Спирос Антонапулос работал у своего двоюродного брата, владельца этого магазина. В его обязанности входило изготовление конфет и сладостей, распаковка ящиков с фруктами и уборка помещения. Высокий немой, Джон Сингер, прощаясь, клал руку на плечо товарищу и заглядывал ему в лицо. Потом он переходил на другую сторону улицы и продолжал свой путь до ювелирного магазина, где гравировал столовое серебро.

В сумерки друзья встречались опять. Сингер подходил к фруктовому магазину и дожидался, когда Антонапулос сможет пойти домой. А грек в это время либо лениво вскрывал ящик с персиками или дынями, либо просто разглядывал комиксы за перегородкой, где он готовил сладости. Перед уходом Антонапулос брал бумажный кулек, который днем прятал на одной из полок. Туда он исподволь складывал всякую снедь: какой-нибудь фрукт или хвостик ливерной колбасы. Перед уходом Антонапулос, переваливаясь, подплывал к стеклянной витрине, где были выставлены колбасные изделия и сыры. Он отодвигал заднюю стенку, и его толстая рука любовно нашаривала там какой-нибудь особенно лакомый кусочек. Иногда двоюродный брат, которому принадлежала лавка, этого не замечал. Но, заметив, в упор смотрел на родича, и на его костлявом бледном лице появлялась угроза. Тогда Антонапулос уныло перекладывал заветный кусочек с одного края витрины на другой. Сингер при этом стоял очень прямо, засунув руки в карманы и отвернувшись в сторону. Он не любил присутствовать при этой маленькой сцене между двумя греками. Ведь, не считая выпивки и довольно невинного порока, которому он предавался в одиночестве, Антонапулос больше всего на свете любил покушать.

В сумерки двое немых неторопливо шагали домой. Дома Сингер без устали разговаривал с Антонапулосом. Руки его вычерчивали слова быстрыми жестами, а лицо при этом было крайне оживленное, и зеленовато-серые глаза ярко блестели. Своими худыми, сильными руками он рассказывал Антонапулосу обо всем, что случилось за день.

Антонапулос сидел, лениво развалясь, и смотрел на Сингера. Если он и шевелил руками, а это бывало редко, то только для того, чтобы сказать, что ему хочется есть, спать или выпить. Эти свои три желания он выражал одними и теми же неопределенными неуклюжими движениями. Перед сном, если он не был слишком пьян, он становился возле кровати на колени и молился. Потом его пухлые руки изображали «Святой Иисус», или «Боже», или «Миленькая дева Мария». Вот и все слова, которые Антонапулос употреблял. Сингер не был уверен, что его друг понимает то, что он ему говорит. Но это не имело значения.

Они занимали вдвоем верхний этаж маленького домика неподалеку от торговой части города. У них были две комнаты. В кухне на керосинке Антонапулос готовил еду. Для Сингера там стояли прямые жесткие кухонные стулья, а для Антонапулоса — мягкая кушетка. В спальне помещались большая двуспальная кровать тучного грека, со стеганым пуховым одеялом, и узкая железная койка Сингера.

Ужинали всегда долго, потому что Антонапулос любил поесть и вообще был очень медлителен. После еды тучный грек разваливался на кушетке и медленно вылизывал языком каждый зуб в отдельности, либо для фасона, либо потому, что ему хотелось подольше насладиться вкусом пищи, а Сингер мыл посуду.

Иногда по вечерам немые играли в шахматы. Сингер любил эту игру и когда-то пытался научить ей Антонапулоса. Сначала его друг вовсе не интересовался, зачем ему надо передвинуть ту или иную фигуру на доске. Тогда Сингер стал держать под столом бутылочку с чем-нибудь горячительным и угощать партнера после каждого урока. Грек так и не усвоил капризных ходов коня и победоносной подвижности ферзей, но все же научился делать положенные начальные ходы. Он предпочитал белые фигуры и отказывался играть, если ему выпадали черные. После того как бывал разыгран дебют, Сингер продолжал партию сам, а друг его сонно поглядывал на доску. Если Сингер делал блестящий ход против собственных фигур и объявлял мат черному королю, Антонапулос радовался и был необычайно горд.

У немых не было друзей, и все свободное от работы время они проводили вдвоем. Дни их мало отличались друг от друга, потому что они постоянно бывали одни и ничто не нарушало их покоя. Раз в неделю они отправлялись в библиотеку, где Сингер брал очередной детективный роман, а по пятницам ходили в кино. В получку они всегда наведывались в фотоателье над Армейским магазином, где снимок стоил десять центов: Антонапулос любил сниматься. Вот и все места, которые они регулярно посещали. В городе было немало уголков, куда они ни разу даже не заглянули.

Город был расположен в самом сердце Юга. Лето продолжалось долго, а зимние холода — один или два месяца. Небо почти всегда ослепительно сияло лазурью, а солнце нестерпимо пекло. Потом шли зябкие ноябрьские дожди, за ними иногда наступал морозец — недолгие холодные недели. Зимой погода стояла переменчивая, а летом всегда палил зной. Город был довольно большой. По Главной улице на несколько кварталов тянулись двух- и трехэтажные магазины и конторы. Но самыми внушительными зданиями города были фабрики, где работала основная часть населения. Эти прядильные фабрики росли и процветали, но большинство рабочих в городе жили очень бедно. На улицах часто встречались лица, полные голодного отчаяния и тоски.

Однако двое немых вовсе не ощущали тоски. Дома они с удовольствием ели и пили, а Сингер оживленно делился с другом всем, что было у него на уме. Так спокойно протекало время, пока Сингеру не исполнилось тридцать два года и они не прожили тут с Антонапулосом десять лет.

И вдруг грек заболел. Он сидел на кровати, прижимая руки к толстому животу, и по щекам его катились крупные и маслянистые слезы. Сингер сообщил об этом его двоюродному брату, хозяину фруктовой лавки, а сам попросил отпуск. Доктор прописал Антонапулосу диету и сказал, что ему нельзя больше пить вино. Сингер непреклонно выполнял предписания врача. Он целыми днями просиживал у постели больного друга и всячески старался его развлечь, но Антонапулос только искоса сердито на него поглядывал. Ничто не могло его развеселить.