Галина Лифшиц - Девочка по имени Ривер (сборник)

И случилось по ее мольбе. Дверь распахнулась, и из нее вышел живой и невредимый безумный психотерапевт. Маруся обрадовалась невероятно. Жив! И – дверь открыта. Лучше и быть не может! Человек властно произнес что-то, обращаясь к собакам, и те разошлись, опустив лохматые головы и поджав свалявшиеся хвосты.

Маруся ушла не оглядываясь, пораженная могуществом странного индивидуума. Одно слово – и псы свалили! А ведь скалили на нее клыки и смотрели такими горящими оранжевыми глазами, что даже от воспоминаний мурашки бегут по спине. Значит, мог он что-то! Что-то – точно мог! И что за дела с этим прощальным письмом? Зачем все это? Ей хотелось вернуться в свой нормальный мир, на семинар по английскому и – забыть поскорее весь этот нереальный бред.

Все и забылось, как лишнее и пустое в ее жизни. Через пару лет в клубе, где они собрались отмечать день рождения Варюши, любимой Марусиной подруги, она неожиданно увидела своего давнего знакомца. Он совсем не изменился с той весны, все такой же высоченный, худой, странно элегантный и неправильно красивый. Маруся издали видела, как он за руку поздоровался с парнем из их компании.

– Ты его знаешь? – спросила она у приятеля, когда тот вернулся к их столику.

– Старый знакомый, – кивнул тот. – Соседи мы с ним.

– Он правда психотерапевт?

– Психотерапевт? – удивленно переспросил Гарька. – Нет, какое там! А с чего ты взяла?

– Да так. Говорили как-то, случайно. Он и сказал, что по специальности психолог.

– Психолог! – хмыкнул приятель. – Ну да, все может быть. Психолог он хороший. Он за счет баб богатых живет. Находит таких… Сердобольных… И доит их. На жалость давит.

– А есть такие бабы, которые деньги дают? – недоверчиво спросила Маруся.

– Полно! Главное – подход найти. Удивить, пронзить. Это он так мне сам объяснял. Я-то не пробовал, – засмеялся Гарик.

Так вот что это было! Маруся наконец решила давнюю загадку. Это что же? Он тогда на чердаке на жалость давил? Ждал душещипательного разговора, предложений помочь с ее стороны… Ну и так далее. Ох, скукота. Всего-то.

«Но собак-то он все-таки отогнал! Одним непонятным словом!» – вспомнила Маруся и отчего-то утешилась.

Была еще не дающая до сих пор покоя история с письмом, когда Маруся безоглядно сунулась в пучину чужого горя.

Ярко-желтый конверт с сине-красными «авиа»-полосочками по краям так и просился: «Подними меня». Странно, что есть сейчас люди, которые все еще пишут друг другу письма. Что-то в этом есть трогательное, магическое даже. Летит к тебе через расстояние бумага, до которой дотрагивался думающий о тебе человек.

«Подними меня!» – звал конверт. Как только проезжающие машины его не заляпали? Ну, ребята и подняли.

Конверт оказался аккуратно открытым, – значит, письмо прочли и выронили, наверное: вон, какое оно большое!

Ребята-первокурсники только что сдали первый в жизни экзамен первой университетской сессии. Гора с плеч! Шли отмечать. А тут вон письмо подвернулось.

– А знаете что? Давайте купим конверт побольше, адрес надпишем и отправим, – предложила Маруся.

Почта как раз находилась неподалеку.

– Ага, – согласился Михей, доставая из конверта желтые листочки с веночками синих незабудковых цветочков на полях. Он встал в позу и прочитал ораторским голосом:

– Здравствуй, сука!

Поднялся восторженный смех.

– Во прикол! – восхитился Колян. – Как это там: «Здравствуй», но – «сука»! Или – «сука», но все-таки хрен с тобой – «здравствуй»! Ржунимагу!

Будущие журналисты ощутили гурманский восторг от нелогичной состыковки двух достаточно привычных, обыденных слов. Все окружили Михея, который снова по-дикторски возвестил:

– «Здравствуй, сука! Как ты смеешь разыскивать нас с Алешей? Что тебе еще от нас надо? Два года нет со мной моей ненаглядной Ирочки, а ты все поганишь воздух своим мерзким дыханием. Из-за тебя, тварь, я не могу быть рядом с доченькой, не могу посадить цветочки на ее могилке, яичко на Пасху принести, показать Алешеньке, где его мамочка спит вечным сном…»

– Все, не могу! – Михей передал письмо Марусе. – Читай сама, если хочешь. А мне от этой злобы мозг выносит.

Маруся взяла листочки у Михея, расправила их и тихо продолжила:

– «Что ты, сволочь, сотворила с моей девочкой, со всеми нами? Ты думаешь, твой муж – министр бывший, так тебе все позволено? За что вы Ирочку гнобили, в чем все время ее подозревали? Что она что-то урвать от вас хочет, что не по любви за вашего сына вышла, а ради каких-то благ немыслимых?

Ну и какие блага вы своему-то сыну дали? Дачу с машиной? Какое от них счастье? Так ведь и того ж не дали. Все боялись, вдруг Ирочка чем-то попользуется, что-то ей перепадет. Больные люди! Я помню, как Андрей от вас, родителей своих, приходил и плакал: «Они меня заставляют из квартиры выписываться, не нужен я им, Ириша!» И я тогда пришла твоего сына утешать: «Мы тебя любим, Андрюшенька, ты наш». И из вашей пятикомнатной – в нашу двухкомнатную. Еще паспортистка очень удивлялась, тоже думала, что мы какую-то махинацию затеваем, раз человека со ста сорока метров на двадцать семь прописываем. «Все равно, – говорит, – вас на очередь не поставят». А то мы не знали! А ничего, главное – в любви жить, пусть в тесноте, да не в обиде.

Я все думаю, думаю сейчас, вспоминаю… За что можно было мою Ирочку ненавидеть? И мне кажется, я поняла. Не надо думать, за что. Тебе же все равно, кто перед тобой. Ты попросту от человеконенавистничества бодреешь, как тесто на дрожжах расправляешься. Тебе же вечно с кем-то бороться надо. Я все вспоминаю, вспоминаю… Ира в первый раз в дом ваш пришла, невестой сына вашего единственного, а будущий свекор ей лекцию устроил по вопросу дружбы народов. Бывают, мол, хорошие евреи, а бывают и очень плохие. Отчество Ирочкино вас не устроило. Ирина Ильинична. Сразу встопорщились. Ну да. Папа у нее Илья Моисеевич. Испугались за чистоту своей крови.

А еще интересно, вспоминаешь ли ты, стерва, что именно своему же собственному сыну сказала, когда он вас порадовать захотел известием, что внук у вас должен на свет появиться? Наверняка не вспоминаешь! Слово не воробей. Вылетело – и нет его! Ничего! Зато я помню. Ты вместо поздравлений вот что произнесла: «Ну что, добилась твоя красавица своего, захомутала тебя окончательно?» Да было бы кого хомутать! Он же пить из-за вас, зверей, начал, он мучился, он любви вашей хотел! А вы тряслись над своим имуществом, как будто оно хоть что-то стоит.

Ирочка все терпела, ангельский характер у нее был. Все просила Андрюшу тебе звонить – мол, это же твоя мама, она скучает. А тот как позвонит, так чуть не со слезами трубку кладет: хорошо поговорили!

А помнишь, что твой старый козел про Алешеньку сказал, когда его новорожденного увидел?