Юрий Арабов - Москва: место встречи (сборник)

Моего дома с бетонной будкой во дворе не было – через него проходило Третье кольцо. Тюфелевские бани стали фитнес-клубом. На пустыре, где мы играли с пацанами в американку, в фешенебельном автосалоне продавали машины «субару». На месте завода имени Лихачева устроили киностудию – страшная насмешка времени: уничтожить существовавшую веками рощу, чтобы выстроить на ее месте завод, на смену которому придет студия, на которой будут снимать сериалы. Вот что случилось с моей родиной…

А вот пивнушки остались, и какие славные! Их, кажется, даже стало больше. Я зашел в одну, потом в другую. Чем больше я пил, тем милее всё становилось вокруг, я чувствовал, как исчезает время, и добрел до своей родной школы в состоянии, близком к тому, в каком однажды пришел на школьный вечер, и только милосердие учителей спасло меня от разгрома. Как всё это было печально и прекрасно! Я вдруг почувствовал себя так, как если бы вернулся в город, из которого уехал много лет назад и каким-то чудом там оказался; я шел по улицам и узнавал и не узнавал родные места, и мне хотелось немедленно кому-то позвонить, с кем-то встретиться, мне грезилось, что вот сейчас я столкнусь нос к носу с людьми из прошлого, но не было никого.

И все равно мое глупое сердце переполнялось нежностью и благодарностью к этим улочкам, они все-таки несильно изменились, гораздо меньше, чем я, и река текла точно та же, всё наврал Гераклит. Он не знал, что когда я спрашивал на экзамене студентку, в каком веке происходит действие «Лавра» Евгения Водолазкина и девочка не знала в каком, хотя до этого говорила мне, как ей нравится этот роман и как она плакала над ним, и тогда я позвонил прямо на экзамене Водолазкину и спросил: «Женя, что ставить девочке, которой нравится твой роман, но которая не знает, в каком веке происходит действие?» – и Водолазкин ответил: «Она права! Времени нет! Ставь пять!»

Я дошел до реки и почувствовал, что они правы все, времени не было, и не потому, что я был навеселе, а точнее, нагрустне, а потому, что река текла точно так же, как текла в мое детство, та же вода, и ей было все равно, что происходило на ее берегах. Постепенно сделалось совсем темно, хмель улетучивался, я оглянулся вокруг – никого не было в этот поздний час, разделся, вошел в воду и немного поплавал. Тот парень в бассейне говорил правду: все люди умеют плавать, только не все об этом знают.

Матвеевское – местность на западе Москвы, на левом берегу р. Раменки, к северу от платформы Киевского направления Московской железной дороги. Соседствует на западе с Аминьевом, на севере – с Волынским и Давыдковом, на юго-востоке – с Раменками, на юго-западе – с Очаковом. Название – от бывшей деревни, известной с XVIII века. В XIX веке – дачная местность. С 1960 года – в черте Москвы. С середины шестидесятых годов – район массового жилищного строительства (руководитель проекта застройки – архитектор Е. Н. Стамо). Название сохранилось в наименовании Матвеевской улицы.

Главное в справке отсутствует: на территории «современного микрорайона» находится Ближняя дача, куда Сталин переселился после убийства Аллилуевой и где умер в полном беспросветном одиночестве, самого себя загнав в «котел» и попав в окружение смерти. Истеричный выкрик Берии: «Хрусталев, машину!» – прозвучал как раз в Матвеевке; роковое кольцо разомкнулось, ворота Ближней дачи отворились, машина понеслась из Подмосковья в Кремль, и началась другая русская история XX столетия. С той же вечной ласковой гнильцой, но уже без кровавых потоков.

Мы переехали в Матвеевку, когда мне было пять. То есть в 67-м. До этого жили в Сокольниках, тоже на вполне заслуженной окраине; там толпились деревянные бараки, летом пахло перепревшим черноземом, а почти все остальное время года – едким дымом. Все топили печки. Чем придется. Щепой, картоном, фанерой, отслужившими фонарными столбами, даже черными шпалами – вонючими, пропитанными варом. В выходные мама клала на кóзлы кривое бревно и долго-долго водила пилой, брала полено, как младенца в одеяле, прижимала руками к груди и тащила к сараю – колоть. Но протопить квартиру все равно не удавалось. Одно из самых мерзких ощущений детства – обледеневший ободок горшка. Зато по пути в детский сад мы всякий раз встречали лошадь, которая тащила тележку молочника; лошадь кивала мне, я отвечал ей вежливо, как нас учили: «Здравствуйте». А вдоль Оленьих переулков проходил трамвай, сверкая искрами и звякая на поворотах.

Матвеевка – совсем другое дело. Никаких вам лошадей, трамваев, бараков и запахов топки; типовые блочные дома, типовой детский сад, квадратно-гнездовая школа, обсаженная вишнево-яблоневым садом. В квартире собраны в гармошку батареи, на кухне сияет плита, а полы покрыты паркетом! Мелким, в елочку. Правда, в подвале под нами всегда подтекала вода и в неизбывной сырости плодились блохи; никогда мне не забыть котенка, заживо заеденного ими: он чесался, чесался, вдруг вытянулся и остекленел, а в шерсти продолжала копошиться черная орда… И все равно: тепло, горячая вода из кранов и огромная эмалированная ванна. Настоящая столица! Современный город!

В двух минутах ходьбы (а не в пяти трамвайных остановках) – свежепостроенный универсам, рядом – полноценный гастроном, в те времена – немыслимая роскошь. От рыбного прилавка всегда несло подтухшим хеком и осклизлой мойвой, зато в морозилке лежали креветки, маленькие, розовые, со злыми черными глазами, 1 рубль 64 копейки кило. А на бакалее высился прозрачный конус, из которого нам наливали сок. Самый вкусный был, конечно же, томатный; рядом с конусом стоял стакан с подмокшей солью, из которого торчала алюминиевая ложка. А летом в гастрономе с утра до вечера жужжали аппараты, продавщицы страстно пенили коктейли, пена от мороженого с молоком сладко подсыхала на губах, образуя белые усы. За 8 копеек покупалась булочка с повидлом или маком; дела были сделаны, можно выходить на Веерную улицу.

Она действительно была развернута, как веер, и опоясывала весь микрорайон. Посередине Веерная улица ветвилась; одна боковая дорога вела к электричке, другая, мимо кинотеатра «Планета» с игровыми автоматами, – к известному на всю столицу Круглому дому. Дом был огромный, по форме напоминал то ли болванку, то ли срез грандиозной трубы; какой дурак его спланировал, не знаю. Вероятно, тоже круглый. Жить в этом доме было совершенно невозможно: он захватывал эхо в ловушку, бесконечно гоняя его по спирали, как гимнастический обруч. По утрам во дворе заводили машины; весь дом рычал и содрогался. Днем мальчишки играли в футбол на спортивной площадке – и Круглый дом ревел, как полноценный стадион. По вечерам скамейки у подъездов занимали саблезубые бабули в байковых халатах, сбитых тапках и белых платочках; отовсюду доносился отраженный звук: а вот Манька… анька… анька…