Максим Мейстер - Открытки от одиночества

Она замерла, я тоже… Такое спокойствие и радость. Просто ощущать друг друга… Теперь надо дождаться захода и звездного неба… Уже скоро…

Я начал целовать ее шею. Нежно, едва заметно. Кана не шевелилась. Мои руки сами собой гладили… Левая гуляла по груди и вдруг нащупала что-то маленькое и твердое, чего раньше не ощущалось, и принялась теребить… Правая забралась под платье и… Вот почему я не люблю брюки на девушках… Ой!.. Я сообразил, чем занимаются мои руки и почувствовал возбуждение. Ничего, сейчас пройдет. Я продолжал ласково целовать и гладить Кану. Она немного повернулась и теперь могла отвечать тем же… Вскоре сексуальное возбуждение ушло и осталась только нежность. Чистая нежность ощущения друг друга. Мы не заметили, как стемнело. Прикосновения, поцелуи, ласки… Да, они чисты, когда это не прелюдия к банальному сексу, а самодостаточная нежность. Грубая похоть тает, словно ведьма из сказки, остается только светлое умиротворение…

Впрочем, есть и еще одно условие, без которого почти невозможно преодолеть соблазн превратить нежность всего лишь в слугу животного наслаждения. И это условие — невозможность этого превращения…

Осознанная невозможность, конечно, не физическая.

— Слушай, какой ты зануда, когда начинаешь все объяснять, да еще в самый неподходящий момент! — вдруг воскликнула Кана и даже попыталась отстраниться.

— Подожди, я что, ненароком вслух говорил?! — ошалел я и крепче прижал ее к себе.

— Ой… — Она озадачилась, потом смутилась. — Извини… Мне вдруг показалось, что ты зачем-то начал мне объяснять, почему мы не можем с тобой создать почти-брак…

— Правда?.. Странно. Я ничего не говорил, у меня рот был… занят…

— Зануда и пошляк к тому же! — рассмеялась Кана, но снова прильнула и стала перебирать мои волосы.

— Хотя действительно размышлял об этом, — признался я. — А как ты объясняешь, почему?.. Ведь, вроде, ничего не мешает сказать: «О Кани, побудь моей почти-женой!», затем медленно стянуть с тебя это тоненькое платье, бросить его ветру, обхватить тебя покрепче, а потом… можно на диване, можно в песке или в прибое… Ведь и мое тело хочет этого. И твое. Так ведь?..

— Хочет, — кивнула Кана. — Иногда просто невмоготу. Так и рвешься воскликнуть что-то вроде: «О, Виса, возьми меня наконец!» Но в жизни это явно не звучит. Хотя в романах мне такие моменты нравятся. Так вот, иногда здорово ты меня доводишь, но потом отпускает и вдруг становится так хорошо… Не так, как после секса. Там «хорошо», потому что кайф, а в душе зачастую — погано. А здесь — просто хорошо.

— Почему так?

— Ну, ты же сам сказал, что когда нежность не слуга сексуального инстинкта, а сама по себе, она остается чистой, божественной что ли. Мы оба знаем, что не хотим секса друг с другом… Вернее, хотим, даже очень, но знаем, что его не должно быть. А раз его не будет, то и наши эти нежности телячьи не потому, что мы собираемся трахаться, а просто потому, что нам хорошо вместе.

— Да это понятно. Я спрашиваю, откуда такое неприятие… Как думаешь?

— Неприятие чего?

— Ну, того, что мы могли бы побыть друг для друга почти-мужем и почти-женой. Ведь, если, например, ты попросишь, я, как ты выразилась, потрахаюсь с тобой. Не вижу никаких препятствий.

— Ну, если ты предложишь, я тоже не откажусь. Только заметь, что стоило нам заговорить о сексе, как даже то возбуждение, что было, пропало.

— Вот я и спрашиваю, почему так?..

— Ну, я ощущаю почему, но как-то сформулировать не могу. Давай, подумай. Может, у тебя получится.

— Хорошо… — Я немного расслабился, усадил Кану рядом, крепко обхватив одной рукой, и откинулся на пружинящую спинку. — Смотри, какая луна…

Мы смотрели на небо. Вроде, ничего не меняется: каждую ночь — одни и те же звезды, одни и те же созвездия, разве что луна то худеет, то полнеет… Одно и то же, но любоваться можно каждую ночь. И не надоедает… Время остановилось, и я даже забыл, что над чем-то размышляю. А когда вспомнил, ответ появился сам собой.

— Я понял. Мы боимся, что станем друг для друга точно такими же зверушками, как остальные наши… Нет, не так. Я боюсь, что ты станешь для меня точно такой же, как все мои почти-жены. А ты боишься, что…

— Да, я тоже поняла! — перебила Кана. — Я могу пойти после нашего свидания и найти себе почти-мужа. А вот где я найду другого Вису?.. Если ты станешь для меня на один уровень с почти-мужьями, мне не к кому будет убегать и не кому плакаться при очередной неудаче… Нет, все равно как-то глупо звучит, не могу я толком объяснить свое ощущение! Кстати, после наших встреч я иногда по целому месяцу даже и не думаю о новых почти-мужьях. Противно… Потом проходит, конечно.

Кана принялась что-то оживленно говорить о разных своих почти-мужьях. Обычно она молчалива, но иногда — находит. Из-за нее не было слышно моря. А ведь именно сейчас, ночью, когда его почти не видно, плеск совершенно особенный. Таинственный и объемный. Днем на него не обращаешь внимания, потому что видишь набегающую волну и прекрасно понимаешь, откуда берется шум. Но он внешний, заглушающий нечто гораздо более важное. Ночью не так. Ты напрягаешь слух и вдруг понимаешь, что шумит не набегающая волна, а сам Океан. Целиком.

— …представляешь, я ему говорю: ты же сын женатых родителей, так почему ведешь себя, как… Тут я высказалась! Да, грубовато, но он сам виноват. И что ты думаешь эта скотина сделала? Пошел жаловаться. Меня потом даже оштрафовали немного. По статье «Зарегистрированный факт гражданского оскорбления». Впрочем, сама виновата. Целых два месяца с ним жила, думала, что раз сын…

Мне хотелось слушать океан. Что же делать?.. Впрочем, есть один старинный, банальный, но от этого не менее действенный способ.

Я притянул к себе Кану и поцеловал в губы. Потом еще и еще… Наступила тишина, в которой через минуту можно было различить гул океана.

— Слышишь? — шепнул я спустя полчаса.

— Угу, — буркнула Кана. — Только мне холодно становится.

Мы по-хитрому, словно змеи в брачный сезон, переплелись. Сразу согрелись, а местами — даже слишком. Но вскоре откуда-то появился совсем не теплый ветер, так что мы встали и, ежась, пошли с берега в ночное кафе.

За столиками никого не было. Работники ночной смены в полном составе сонно пялились в информационный экран, по которому передавали какую-то спортивную муру. На маленькой, уютной сцене два музыканта играли в шахматы. Увидев нас, оживились. Один, наверное, проигрывающий, смешал фигуры и достал инструмент…

Я знал эту парочку. Они бродили по острову и играли для всех, кто хотел слушать. Не уверен даже, что хозяин кафе что-то им платил. Но ребята не бедствовали: люди жертвовали не много, но часто и охотно. На острове их принимали. Правда, именно их самих: открытых, добрых и немного чокнутых. А вот музыка у дуэта получалась на любителя. Очень грустная и какая-то улетно-психоделическая. Один играл на флейте, другой — на ситаре. Сочетание не для слабонервных!.. Им бы барабанщика в группу. И клавишника… А до тех пор слушателями дуэта будут посетители ночных кафе и безнадежные меланхолики. Впрочем, ночью, на фоне хора цикад, ситар звенел просто завораживающе…